Они лезут

– Передохни и сматывайся, – с трудом проговорил Пашка, – Краску вытри, – указал он мне на щёку.

На меня он смотрел, как на болезную. Он был в замешательстве, ещё немного, и он начнёт разговаривать со мной, как с капризным дитём. Это внимание кромсало убийственней, чем восхищение приезжей разлучницей.

Болтаюсь… как нечто в проруби. Подальше от утра, от места, где они милуются. Взгляды – счастливые. Что я здесь делаю? Чужое счастье, как баян, пиликало по нервам на одной ноте: «…вместе, не расставались, переписывались…» Они не могли раскрыться при мне. Пашкин взгляд требовал уединения.

Что ж… я разлучаюсь с тобой, Пашка, как боль с таблеткой – до следующего раза. Сегодня я не была готова к атаке Нади – которая нахально использовала красоту, как гипноз для кролика. Злость на них, на мир стекала леденящим потом. Пашка и Надя вместе. Болтаюсь за бортом этого счастья. Мой удел – сожалеть и ныть. Слишком сухо на душе, чтоб тратить слёзы. Меня повело в сторону.

– Элина, пошли с нами. Переоденься, мы тебя подождём, – стрекотала Надя, – Три года прошло, не верится! Пройдёмся по старому парку… Я так скучала по всему! Кстати, я буду учиться здесь. Не потеряемся!

– Не во что мне переодеться! Я так пришла! – «Не даёт мне спокойно уйти!».

Надина радость съёжилась под грохот моего голоса. Пашка, как более жизнестойкая особь, приглаживал взглядом моё негодование, чтоб я не тревожилась по поводу своей убогости. Я должна смириться?! Пашка же любит свои недостатки: двойки, прогулы. Тоска в глазах Нади сжимала мою боль. Гашетка в пол – я ехала к разрушениям. К тупику отношений с Пашей.

– В другой раз сходим, – Пашка косился на меня.

– Куда? – «Только не с вами…»

Зачем мне волочься за ними, как пустая консервная банка? Для антуража, чтоб все ими любовались? Я – обуза.

Солнце слепило и немного защищало от мрачных мыслей. Но я чувствовала, как нечто сгущается – моё бессилие. Пашка и Надя держались за руки. Это конец.

– Элина, куда бы ты хотела? – Надя вернула меня из дум.

– Сейчас никуда.

Школа, бордюры – вот и весь мой кругозор. Я почти ничего не приобрела, кроме фантазий и ночных записок с желаниями. Я в беспамятстве строчила свои мечты на бумажных лоскутах. Интересно? Вряд ли. Мне нужно молчать, чтоб не позориться. Молчать всегда. Уж на ближайшие несколько лет точно.

– Надо унести краску, – сообразил Паша.

Я казнилась в нише ступора и ревности, безмолвными словами – через муторный взгляд грызла Павла. Мой внешний вид ухудшался с каждым мазком. Бутоны краски цвели позорной вонью и взрывали мою привычную серость. Я получила разрушительную стимуляцию мозга, и теперь моя кисть – мой заступник, брызгала на Пашу и Надю.

Пашка отставил ведро подальше, чтоб я не распыляла краску зря. Кисть я прижала к груди. Шея моя стала не чище рук.

Пашка был потрясён моим безразличным отношением к себе, упрямством, и тем, что у меня нет запасной одежды. Видимо, он не верил до последнего и стал рыться в моём рюкзаке.

– У тебя даже тряпки нет? – изумился Паша.

Пашка отлип от Нади и взял меня за руку. Эта была хватка локомотива, чтоб сдвинуть мёртвый прицеп. Голова моя отключилась. Я таскалась за ним по школьному двору. Везде. Чувствовала себя плакатом безумия, для которого простые истины – очень далёкие материи. Взгляд… на мир смотрят бильярдные шары. Их номера складываются в число сегодняшнего дня. Неживое. Дыхание, как отрава. Ещё дышу. Дрожащие пальцы и нездоровый блеск. Мои волосы поспевали липким дымом за моей головой. От такого разве что и мечтали – избавиться. Пашка торопился. «Виктория Витальевна…. Вита…на», – я только и слышала. Он хотел меня передать меня на поруки учительнице, чтоб меня, маленькую девочку, откачали от шока, напоили чаем и отправили домой. Я была напугана его решительностью. Я вырывалась и несколько раз наступила Пашке на ногу. Мне хотелось, чтобы он меня бросил! Сам! И что смешно, он сделал это и приземлился на лавочку, а я по инерции, потопала к нему, как заводной механизм.

Он смотрел на меня, как на восстание антисмысла, мол, зачем я брыкалась, раз сама приползла. Что мне вообще нужно? Пашка открыл рот и хотел произнести великие истины, но Виктория Витальевна ворвалась в нашу исповедь и устроила разборки.

– А вы что гуляете? – строго спросила она.

– Она надышалась, – Пашка указал на меня, не глядя.

– Я… выкрасила не весь бордюр, – мой голос дрогнул.

Пашка посмотрел на меня в недоумении.

«Бордюр? Во, трудная…» – бурчал он.

Встречный Ветер доносил его мысли. Мы оба знаем, что причина в другом и почему мне нужно немедленно уйти.

– Что ж.... Иди, другие докрасят, – Виктория Витальевна пощадила меня.