Они лезут

Туман рассеялся и выпустил меня из объятий промозглой тишины. Всё слышнее заводилось моё сердце, точно искало потерянный болтик. Я притормозила. Прощалась с облаками, скопировала стоны ветра. Мне казалось, я ночью умру. Я продлила свои мысли. Мне привиделось будущее Пашки и Нади, не такое бесформенное, как моё. Цветочный пассаж… они идут, знакомятся с родителями, обмениваются подарками. Они официально становятся парой. Я же застряла на их свадебной фотографии, как в плену, чтобы наблюдать, как изящное платье глубокого синего цвета облегает разлучницу, а бархатный свет ресторана вытачивает её силуэт. Я испытываю волнение, представляя это. Пашка уже сейчас, проявляет нетерпение завоевать симпатию Нади. Он приближает день, когда моё пророчество сбудется. Мне нужно выбросить эту дрянь из головы! Ещё не хватало ляпнуть нечаянно… Под ногтями теряется чувствительность. Я соскребала остатки выдержки.

Мои ноги пошли произвольно, как на манок… я не помню, как уходила. Ощупью и на одних инстинктах. Высокооктановый воздух звенел в ушах, как тетива. Я не чувствовала усталости. Ветер, словно сочувствуя, сдувал мою боль, хрипел в затылок: «Все хорошо», но в то же время приказывал двигаться к дому, где поджидают меня ворчливые расспросы. Радость – зыбкая субстанция, но я испытывала некое подобие, прыгала не от удовольствия, но уж точно не от горя. Я надеялась, когда нарастающее расстояние разъест школу в тумане, я забуду этот день и излечусь. Все тревоги позади, но нет. Я приближалась к дереву со странной гривой из листвы и хвои, мерцающему, как флуоресцентный гриб. Туман изгибался аркой. Страх пронзил меня перед неизвестностью, когда я вошла в арку. Пыль оседала мушками. Силуэты упрощались и превращались в мелькающие пятна. Как я дошла и с кем говорила – не помню.

У подъезда туман изменился. Он опутывал пространство серебряными прожилками, ощупывал этот мир, словно пытался исследовать. Дом жёлтыми окнами взирал на меня. Некоторые зашторенные, совсем глухие окна без света выглядели, как побитые кадры фильма. Вместо крыши прорисовывалось продолжение этажей, будто стройка была в самом разгаре. Выше, к небу, туман всё застелил.

Это был мой двор. Я не сразу узнала. Как будто появился дополнительный жилой слой, который мне предстояло заново исследовать. Всё тоже, но чуждое. Крики… Они истончились до крадущегося стона. Где-то на задворках, кто-то испустил дух. Плоский звук звучал очередью глухих ударов. На дрожжах тишины поднимались сомнения в безопасности собственного двора. Вот те вечные девчонки ходят гуськом. Сплочённые, как поезд, к которому постоянно цепляются новые жизни. Сколько живу – не помню, чтобы я их не видела. Они напоминают секту чудес. Кажется, они… летают. Обувь натирает им ноги. Они босые и крикливые, как пугала на страже измерений. Вечные… значит уже не девчонки. Кто они? Прозрачные, как витражи, уже три года бегают и будто не растут. Иносущие. Пусть бегают, лишь бы мне не убегать от них. Тур ужасов продолжается. Оставалось ещё одно леденящее испытание – бабуля в однокомнатном склепе.

«Сочувствую, страдаю, я измазалась, прости…», – как бы я ни репетировала виноватый вид, поднимаясь по лестнице, я не боялась так, как прежде! Прессовало предчувствие, что мой естественный траур по толстовке будет молниеносно разбит бабулиной руганью и причитаниями со строгим проводом на балкон. Я постучалась в дверь. Бабуля не открывала целую вечность. Мои мысли, как блохи под дихлофосом, цеплялись за спасательный круг: бабушка умерла и стала полноценным призраком. Я не боялась. Это освободило бы нас обеих. Ключей у меня не было. Обычно я недолго скреблась под дверью. Бабуля жила тем, что подслушивала шорохи в подъезде, прислоняя к двери перевёрнутую железную кружку и своё ухо. Под гул в моей голове тишина росла, подтверждая мою догадку. Вдруг дверь со скрипом отворилась, и винтик моей свободы выпустил икоту. Ноги подогнулись. Запахло тленом, смердящими отварами. В дверном проёме под мелодию уличных воплей дёргалась бабуля, как довольная личинка в нарядном пироге из марлевых сорочек. Одна на одну, чтобы безумие в потной клетке вызрело в неуправляемого монстра. Смерть, как и все соседи, брезговала соваться к бабуле. А я смирилась.

Подуло шёпотом. То ветер шебаршится, тарахтит кастрюля, шум в ушах, и я тарахчу: «Бабушка, я вернулась.» Она хватает меня. Узловатые пальцы сжались на моей руке. Я чувствую, как под ними редеет моя жизнь. Страх – проклятье, которым она ловко орудует. Задыхаюсь. Она буквально выпугивала из меня признание. Ещё ничего не спросила, но я должна ей рассказать всё. Нет уж. Пусть постарается. Бабку заклинило на моей толстовке, грязной, в краске. Она интенсивно сопела, точно всосать весь мир – не проблема вовсе. Молчит. Но это уже диагноз мне. Я ведь дурочка. А если посмотреть поближе, я – наглядная иллюстрация печальной деградации от низшего к нижайшему!

– Элиночка, что это у нас здесь?! – её скрученный ноготь несколько раз проехался по толстовке. Она им играет на кишках!