Они не те, кем кажутся (сборник)

Он еще немного пожестикулировал, поиграл бровями, подвигал национальной гордостью – характерным выразительным шнобелем. Потом вдруг как-то разом скис, еще раз затянулся и пробурчал:

– А если без шуток, устал я, друг мой любезный. От всего вот этого вот устал. Даже от песенки своей. Жрет метро мою душеньку, пьет из нее без бомбильи. А душевная беседа с общительным и харизматичным человеком, как ты знаешь, помогает снять стресс. Ну, в теории.

Эйнштейн не любопытствовал впустую. Он снова покосился на Цыпу и не стал уточнять, откуда тому известно слово «бомбилья». Ясное дело откуда: библиотека на станции собралась знатная. Прямо перед Катастрофой в дом возле вестибюля воткнули книжный магазин. За первые пару месяцев его содержимое почти целиком перетаскали вниз: подняться, влезть, собрать – и на базу. Долгосрочный вклад в будущее.

Свою роль сыграли и общежития Политеха, откуда многие бежали к метро, по привычке сунув в рюкзаки конспекты да методички. Средний уровень эрудиции на Лесной был высок до неприличия. Практическое применение знаниям тоже нашлось: электрика, механика, агрономия, социология… Жили на изолированной станции в целом недурственно. Жили – не тужили. Пока не началось.

Цыпа, собственно, Цыпой был только для краткости. Интеллигентные родители нарекли не менее интеллигентного потомка Иннокентием Аркадьевичем Карцовским. Словно надеялись, что однажды старый мир вернется – с его торжественными обращениями по имени-отчеству и канцелярскими табличками на должностных дверях. Но мир не вернулся и даже пока не планировал. А Иннокентий Аркадьевич стал Цыпой.

Кличку он получил за невеликий рост и общую субтильность. А также за привычку, как выразился Павел Второй, «квохтать по пустякам». С Эйнштейном было еще проще: по паспорту его звали Альберт. Правда, кто из родителей придумал так именовать натурального казаха по фамилии Ниязымбетов, история умалчивала. Как и о том, куда эти самые родители делись.

Эйнштейну-Альберту было все равно. Или, по крайней мере, так казалось со стороны. Он только кисло поморщился на словах «общительный и харизматичный».

– Карцовский, давай лучше анекдот. Это будет взаимоприятно: ты треплешься, я слушаю, оба ржем. Идет?

– Не вопрос! – Цыпа оживился. – Значит, так. Попали на необитаемую станцию…

– Было.

– Что, уже рассказывал? Тогда слушай другой: у одного диггера спросили…

– Было.

– Ты зануда. Так, а если про морсвинку и Блокадника?

– Подожди. Слушай.

Когда Эйнштейн говорил «слушай» – надлежало замереть. И слушать всеми ушами, желательно отращивая в процессе дополнительные. Цыпа быстро сунул трубку в банку, подхватил АКСУ и вопросительно уставился на друга.

– Где?

Тот встал с патронного ящика, сгорбился, растопырил пальцы. Глаза перестали искрить карим, спрятавшись под мохнатые ресницы.

– Вроде… Вроде за гермой.

Карцовский дернулся и тут же развернулся в сторону эскалаторной шахты. Товарищ едва успел сцапать его за рукав.

– Не там. Не за той гермой. За другой.

Брови Цыпы удивленно взлетели вверх. Он шлепнул губами, с неприличным шумом выдохнул через них…

И тут до него тоже долетело.

Бетон дрогнул. Несильно, но ощутимо. Банка с куревом издала ехидный жестяной звук; пламя карбидки, упрятанной под бруствер, покачнулось. Дежурные переглянулись.

– Цыпа, наблюдение. – Эйнштейн ткнул в сторону футляра с ПНВ, а сам подбежал к висящему на стене алюминиевому ящику, из которого на неверный полусвет извлек телефонную трубку: рыжую, пластиковую, угловатую. – Павел Павлович, у нас… да хрен пойми, что тут у нас. Где-то в перегоне до Мужества. Я слышал. Даже Карцовский слышал. Может такое быть, что?..

Он не договорил. Договаривать было… зябко. Альберт мало чего боялся, но про некоторые вещи на Лесной все предпочитали выразительно молчать.

– Принято, – захрипели в трубке. Голос был нетороплив, даже задумчив. – Мы тут тоже… Обратили внимание. Был толчок? Сейсмический?

– Был, Павел Павлович. Эпицентр… – Снова шевеление пальцами, опущенные ресницы. – Эпицентр где-то возле гермы. Или у забутовки. Не граната, не мина. Что-то тяжелое. Может, туннель просел?

– Проверим, – пообещала трубка. – Продолжать наблюдение, держать связь. Высылаю подкрепление, но на всякий случай – подготовить отход. Герои мне не нужны. Отбой.

Павел Второй, судя по размеренному тону, изрядно напрягся. Это хорошо. Когда Второй напрягается – народ начинает бегать и делать, неприятных неожиданностей тогда удается избежать. Эйнштейн с одобрением дернул уголком рта и снова прислушался.

– Тихо. Давно тихо?

– А я знаю? – огрызнулся Цыпа, терзая ПНВ. – Это у тебя слух, как у летучей мыши. Мутант, блин. А я уже веки натер наглазниками, и ни хрена…

– Сам ты мутант. Вон, сколько ни жрешь, а росту все от горшка два вершка. И весу как в морсвинке. Одно слово, Цыпа, – попытался поднять настроение товарищу Эйнштейн, ведь товарищ тоже напрягся, а в таких случаях следовало бдить.