Они узнали друг друга

Какие праздные мысли имеет он в виду? Не нашептали ли ему о моей ревности и нелюбви к сотруднице мужа? Кто мог ему рассказать о том, чему я сама еще не отваживалась верить. Чтобы не дать этим подозрениям утвердиться, я нелюбезно заметила:

— На вашем месте я не давала бы столько воли своему воображению… Спасибо за совет, но больницу я не оставлю. Долг не позволит мне променять больных на кучу костей доисторической эры.

Ефим Ильич даже привскочил от удовольствия, уж очень мое признание пришлось ему по душе.

— Похвально, что вы так привязаны к своему делу, но почему вы отказываете в этом другим? Следует быть справедливым не только к себе… Не можете следовать за мужем, довольствуйтесь тем, с чем извечно мирится всякая мать — рано или поздно она остается у пустого гнезда. Дети вырастают, обретают вкус к свободе и улетают. Слепые матери пытаются отодвинуть разлуку, дети давно выросли, а они все пригревают их, как овсянка или щегол подброшенного кукушонка, давно переросшего свою крошку-воспитательницу. Умерьте ваши заботы и благословите небо, что питомец ваш вышел из повиновения. Спешите с решением, пока не поздно.

Мне нечего было больше ждать от него, во мне кипела обида, и я решила с ним расквитаться. Не всегда ему расточать приговоры другим, пусть вспомнит былое, не грех лишний раз на себя поглядеть.

— Вы с завидным упрямством навязываете мне чувство, чуждое моей натуре. Достойные проявления моей души вы приписываете голосу инстинкта. Ухаживала ли я за ранеными в штольне, на корабле, ограждала ли родителей от забот и страданий, опекала ли мужа, — мной якобы руководило инстинктивное влечение матери, свойственное женщине, связанной с судьбой беспомощного существа. Я часто спрашивала себя: неужели ни друга, ни мужа я не любила, жалела их потому, что была этим чувством от природы насыщена. Чужая скорбь мне нужна была, чтобы собственным участием облегчить свое сердце. Эту ложную философию вы навязали и мужу, он повторяет ее так, словно подслушал у вас. Позвольте и мне задать вам вопрос: к какому инстинкту относятся ваши отношения ко мне в дни нашей встречи в штольне? Я запомнила ваши слова: «Я ничего с собой не поделаю, у меня еще недавно была семья, жена и такая же, как вы, девочка: курносая, с такими же белокурыми косичками, торчащими врозь, узкими, почти детскими плечиками и длинной тонкой шейкой. Как и вы, она неизменно торопилась и без умолку щебетала, не то напевала песенку, не то рассуждала вслух… Немцы вывезли их и убили. Смотрю на вас, мое дитя, и кажется мне, что я вижу мою бедную девочку». Не мудрено было запомнить ваши слова, вы слишком часто их повторяли. Вы не давали мне покоя вашей нежностью, были счастливы коснуться моей руки и проявляли к девочке всяческие заботы…

Ефим Ильич рассмеялся.

— Вы заподозрили, что мы с вами одержимы одним и тем же недугом? Напрасно. Мужчинам эта слабость несвойственна. Мы не вынашиваем детей, не растим их соками нашего тела, и незачем было природе вселять в нас чувствительность к потомству. Мы привыкаем к ребятам, к их любви и привязанности, нежность детей, как и любовь девушки, рождает в нас чувство долга. Мы не пройдем мимо жестокости, проявленной к ребенку. Не только жалость, но и долг, некогда утвердившийся к нашим детям, не позволит нам остаться равнодушным. Знаменитый педагог Янош Корчак отказался выдать немцам своих юных воспитанников и вместе с ними проследовал в газовую камеру… В штольне ваш вид будил во мне тоску по моему несчастному ребенку, для меня это чувство было тогда утешением.

На том наша беседа окончилась.

Из всего, что Ефим Ильич тогда наговорил, из его обидных и горьких обвинений особенно запомнилось мне: «Спешите с решением, пока не поздно». Пренебречь этим советом я не могла. Узел нужно было распутать, прежде чем он не стал для меня петлей. Прекрасный совет, но как справиться с ним? Махнуть на упрямца рукой, предоставить Юлиана Григорьевича его судьбе? А если случится беда. В пламени страсти, не знающей удержу, легко сгореть. Я должна знать, что с ним, в меру ли он работает, ест и спит…

Днями и неделями я разрабатывала планы, принимала одни и отклоняла другие, пока не набрела на единственно правильное решение. Именно сейчас, когда я более, чем когда-либо, ему нужна, место мое возле него. Я не покидала его в менее грозные часы нашей жизни и тем более не оставлю сейчас.

В тот же день поздно вечером, когда Юлиан Григорьевич вернулся домой, я долго его расспрашивала, чем он был занят, с притворным интересом доискивалась подробностей и не скупилась на восторги по поводу малейшей удачи. Ободренный моей поддержкой, он стал рассказывать о предстоящей экспедиции на Алтай.

— Тебе не будет скучно там одному? — спросила я.

Он удивился вопросу и неопределенно пожал плечами:

— А тебе разве легко оставаться одной?

— Не поехать ли нам вдвоем?

— Начальник экспедиции не согласится… У нас твердое правило: посторонних не брать.

— А ты поговори с директором института. Скажи, что я готова перейти в твою лабораторию…

— Сказать ему неправду? — удивился он.