Они узнали друг друга

— Вызывают меня в первоклассную клиническую больницу, — начал Ефим Ильич, — к самому главврачу, прославленному ученому. Просят прийти безотлагательно. У входа меня встречают два юрких молодца в белых халатах, любезно ведут с этажа на этаж, на полном скаку минуем ожидальню, где я досыта в свое время насиделся, и вводят в великолепный кабинет. Почтенный профессор, суровый и строгий хранитель привилегий науки, ласково усаживает меня в кресло и без предисловий говорит: «Есть указание выделить палату неизлечимых больных для испытания вашего средства. Укажите день и час, когда вам будет угодно принять больных».

С этой шишкой я встречался не раз, и спорили мы с ним подолгу и без толку. Он мне слово, я ему два. «Дрожжами, мой милый, — сказал он как-то мне, — только пироги печь, они на это только и годятся». — «Не говорите, — ответил я ему, — они умеют разлагать сахар на спирт и углекислоту в той форме, в какой химикам еще не под силу…» Припомнился мне тогда другой сухарь профессор. Рассказал ему мой больной, что врач в Красной Армии излечил его от саркомы. Профессор лукаво ухмыльнулся и промолвил: «Скажи твоему доктору, чтоб язык придержал, — не ровен час его сумасшедшим признают и запрут».

Что же так умилостивило моего главврача? Помните, на корабле, когда мы шли ко дну, фельдшер в последнюю минуту столкнул меня с тонущей палубы. То же самое сейчас повторилось у меня с вашим мужем. Пример его чудесного спасения привел меня в чувство. «Смотри, — сказал я себе, — человек выбрался из тины, почему бы и тебе не попытать счастья? Ведь оба мы были кончеными людьми, и хоть по разным причинам, но шли дружно ко дну. Один был дремлющий талант, его ждали вершины, а другой — разочарованный брел в свой последний путь. Наше времяпровождение на футбольных матчах было единственным удовольствием, доступным еще нам. Мы ценили друг друга и не скрывали своих добрых чувств. Одним словом, напоминали собой закоренелых неудачников, которые питают свои души взаимными жалобами и похвалой».

Разогрела меня удача Юлиана Григорьевича. Чего я страшусь, спросил я себя, — с таким делом, как моим, молчать и не драться. Попробуй еще раз, потолкайся по приемным… Сунулся, напомнил о себе. Смотрю, интересуются. Не понял я сразу, в чем дело, потом лишь сообразил, — за меня потрудилось время. Раззвонил он о моем лекарстве, такой благовест закатил… Вспомнили, что мои дрожжи одного, другого от смерти спасли, и оробели. Вдруг явятся и спросят: почему столько жизней было упущено? Почему лечебным средством пренебрегли? Совести не хватило, и выручил страх. Благо было его много, одно другим и восполнилось…

Я внимательно слушала, пока случайное обстоятельство, не столь уж существенное, не отвлекло меня. Мы с Ефимом Ильичом не видались два месяца, не бог весть какой большой срок, а он заметно с тех пор изменился. Как я этого не приметила сразу. Исчезли прежняя аффектация, наигранная страстность и красочная жестикуляция, заимствованная у сценической посредственности. Изменилась и внешность. На нем был простенький костюм, изрядно поношенный, ботинки не лоснились, брюк давно не утюжили, а воротничок был подвязан простенькой тесемкой. Исчезла палка с белым набалдашником. Шевелюра, не поддерживаемая заботами парикмахера, свободно разметалась, прикрыв лоб и морщинки вокруг глаз. Вся перемена как бы означала: «Довольно фиглярничать, разыгрывать сноба и скептика, у меня палата неизлечимых больных!»

— Что ж я так долго о себе рассказываю, — спохватился Ефим Ильич, — ведь у вас ко мне дело, серьезный разговор, не так ли?

Пока я изливала свои горькие чувства, он взглядом подбадривал меня и охотно со мной соглашался. Как всем счастливцам, ему не жаль было добрых пожеланий.

— С испытаниями, моя милая, — начал он, — надо уметь ладить. Пора научиться, у вас было их немало. Ко мне недавно пришла больная старушка, верней — приехала из далекого колхоза и жалуется: «Я на огороде переневолилась». Приходится и нам переневолить себя, делать не то, что хочется. Многим из нас кажется, что мы назначены на великие дела. Наступает, однако, день и час, а с ним и горькая правда, что подвиг нам не под силу, остается лишь одно — свои знания и умение сложить в общий котел науки. Не можете, дорогая, за мужем угнаться, будьте помощником в его нелегком труде. Вам и совет мой не нужен, сами всегда так поступали и впредь точно так же поведете себя. Легко ли, трудно вам было, а расстались в свое время с больничной палатой и перешли в рентгенкабинет, оттуда перекочевали в институт…

Он к прежним страданиям сулил мне новые и требовал их принять.

— Вы считаете, что я все еще в долгу перед ним? — спросила я. — Моих забот и тревог о нем, повседневных печалей и сомнений недостаточно, я должна еще отречься от любимого дела?

Ефим Ильич помедлил с ответом, ему, видимо, не хотелось меня огорчить, и он подыскивал нужную фразу.