ОНО

Перечитывая написанное, я неожиданно для самого себя расплакался: так мне стало жаль отца, умершего двадцать три года назад. Я был безутешен почти два года. В 1965 году я закончил школу, и мать, посмотрев на меня, сказала: «Как бы он теперь гордился тобой!» И когда мы разрыдались в объятиях друг друга, я думаю, что это были последние слезы со времени его похорон. Но кто может с точностью вычислить время скорби по усопшим? Это может длиться и 20, и 30 лет как подспудное ощущение потери — ребенка, брата, сестры — невосполнимой потери… вплоть до самой смерти.

Он демобилизовался в 1937 году. В то время американская армия готовилась к войне; как он мне говорил, «спали вполглаза» и были готовы в любой момент по тревоге разобрать оружие из пирамиды. Отец дослужился до сержанта и из-за нелепой случайности потерял половину правой ступни. Это случилось, когда новобранец на ночных учениях вместо того, чтобы бросить гранату, уронил ее под ноги; она завертелась волчком и глухо взорвалась.

Новобранцев тех времен обучали, используя оружие с дефектами, либо снаряжение, долго хранившееся на складе и потерявшее убойную силу. Попадались снаряды, которые не рвались, и ружья, взрывавшиеся при выстреле. У моряков попадались торпеды, не доходившие до цели или не взрывавшиеся при ее поражении. ВВС и авиация флота имели на вооружении аэропланы, у которых при недостаточно мягкой посадке отрывались крылья. Я читал воспоминания офицера-интенданта об инциденте с военными грузовиками в Пенсаколе в 1939 году, когда оказалось, что вся резина — шины, камеры, приводные ремни — была приведена в негодность тараканами.

Таким образом, благодаря негодному оружию, жизнь моего отца (и вашего покорного слуги — Майка Хэнлона) была спасена. Граната взорвалась лишь наполовину, и отец, так сказать, «отделался малой кровью».

С его пенсией по увечью они с мамой поженились на год раньше, чем планировали. Но вернулись в Дерри не сразу; сначала переехали в Хьюстон, где война и задержала их до 1945. Отец устроился мастером в цехе по производству корпусов авиабомб. И, как я уже упоминал, он говорил мне, одиннадцатилетнему, что его всегда тянуло в Дерри. Теперь я убежден, что эта ниточка, тянущаяся от «Черного Пятна», привела и меня — к событиям в Барренс тем августовским вечером. Неисповедимы пути Господни — также неисповедимы и пути дьявола.

Отец выписывал «Дерри Ньюс», не пропуская ни одного объявления о продаже участков. Родители успели поднакопить денег. Однажды он заметил вполне приемлемое предложение… на бумаге, по крайней мере. Они взяли билеты на поезд, поехали смотреть участок и в тот же день купили его. В графстве Пенобскот отец оформил купчую.

— Поначалу были проблемы, — делился со мной отец. — Не все хотели иметь соседом негра. Мы знали об этом — «Черное Пятно» не изгладилось в памяти — и сохраняли выдержку. Иногда проходившие мимо дети кидались камнями или банками из-под пива. За первый год мне пришлось поменять двадцать оконных стекол. Но бывали и не только детские выходки. Однажды поутру мы обнаружили на курятнике свастику и всех цыплят дохлыми. Кто-то подмешал им в корм яд. С тех пор я не держал цыплят…

Однако шериф графства (в ту пору в городе не было полицейского управления: Дерри был невелик) откликнулся на этот случай и провел расследование. Вот почему, Майки, я утверждаю, что здесь не хуже, чем где бы то ни было. Салливэну — так звали шерифа — было наплевать на мой цвет кожи и вьющиеся волосы. Он искал, беседовал с соседями и нашел-таки виновного. Кого ты думаешь? Даю три попытки.

— Не знаю, — сказал я.

Отец смеялся до слез, затем промокнул глаза большим белым носовым платком.

— Ну как же, это Батч Бауэрс! Отец самого хулиганистого малого в вашей школе. Яблоко от яблони…

— Ребята в школе говорят, что его отец — сумасшедший, — заметил я. Тогда я учился в четвертом классе и не единожды получал затрещины от Генри Бауэрса. Тогда же я познал уничижительные «черный» или «ниггер» — опять же из его уст.

— Ну что ж, — согласился отец, — это недалеко от истины. За ним с тех пор, как он вернулся с войны с японцами, не раз замечались странности. Он служил на флоте. Когда шериф арестовал его, Батч орал, что это «происки черных обезьян», и обвинял его в пристрастии к «цветным». О, он клял всех подряд; будь у него список, он бы простерся отсюда до Уитчем-стрит. Виновен был и я, и шериф Салливэн, и весь город Дерри, и все графство Пенобскот, и… Бог знает кто еще…

Ну а затем… не знаю, насколько это верно, я слышал от Дьюи Конроя. Если он врет — значит, и я тоже. Шериф навестил Батча в Бангорской тюрьме и сказал ему: «Закрой свою пасть и раскрой уши, Батч. Этот черный парень вовсе не хочет суда. Ему не нужно, чтобы ты сидел в Шоушэнке. Единственное, чего он хочет — компенсацию за цыплят. Он оценивает их в 200 монет».

— Шериф, ты можешь засунуть их себе в задницу, — буркнул Батч.

— У тебя есть выбор, Батч: либо пару лет возиться с дерьмом в Шэнке, либо заплатить пару сотен монет.