ОНО

Время шло, и я начал задумываться, о чем мы с отцом еще не говорили, какую тему еще не затрагивали. В своих каждодневных визитах мне постоянно приходилось напрягать мозги в поисках новых тем для обсуждения, и я со страхом сознавал, что настанет день, когда запасы тем в моей памяти окажутся исчерпанными. Его состояние безмерно расстраивало, обескураживало меня и… смущало; мне казалось (да и теперь кажется), что человек, больной раком, сгорает как свечка. Но отец умирал медленно. Болезнь разрушала его постепенно, унижала его.

Эту тему мы не затрагивали, и каждый раз, когда возникала пауза, я замирал, чувствуя, что нам необходимо поговорить об этом, что другого выхода нет, и я в панике ломал голову над тем, что бы такое сказать, чем отвлечь нас обоих от неотвратимого — от понимания, что рак разрушает организм моего отца, схватившего однажды Батча Бауэрса за волосы, приставив дуло «винчестера» к его голове, и потребовавшего прекратить их преследовать… Мы приближались к запретной теме, и мне хотелось плакать от неспособности воспрепятствовать этому. Но плакать в присутствии умиравшего отца было кощунством.

И вот во время одной из этих бесконечно тягостных пауз я вновь задал ему вопрос о пожаре на «Черном Пятне». Отцу только что сделали обезболивающий укол на ночь; сознание его то давало проблески, то мутнело; соответственно и речь временами оставалась ясной, а порой сбивалась на невнятное и маловразумительное бормотание. Он то обращался ко мне, то беседовал с воображаемым братом Филом. У меня не было ясного намерения спрашивать его в тот момент именно о «Черном Пятне», но молнией мелькнувшая мысль все предрешила.

Его взор прояснился; отец даже нашел в себе силы улыбнуться:

— Не забыл еще, Майки?

— Нет, сэр, — ответил я, и хотя года три я об этом и не задумывался, добавил его же словами. — Это меня все время гложет.

— Ну ладно, расскажу. В пятнадцать лет ты, наверно, имеешь право услышать, да и матери нет, чтобы остановить меня. Но заруби себе на носу вот что. Я думаю, такое могло случиться только в Дерри. Ты постоянно должен иметь это в виду. Поэтому берегись. Только здесь для этого необходимые условия. Ты обещаешь мне быть осторожным, Майки?

— Да, сэр.

— Хорошо, — сказал он, и голова упала на подушку. — Это хорошо. — Мне было показалось, что его сознание вновь помутилось, — так он плотно смежил веки. Но вот полилась речь. — Когда я служил на базе в конце 20-х, на холме стоял клуб для унтер-офицеров. Теперь там городской колледж. Клуб стоял на том самом месте, где мы обычно брали «Лаки-Страйк» с ментолом за семь центов. Снаружи он представлял собой цельнометаллическую конструкцию и был прекрасно оборудован внутри: ковровые дорожки, репродукции на стенах, музыкальный автомат. Там неплохо проводили уикэнды… белые, конечно. Субботними вечерами играл джаз, был танцевальный пятачок. И хотя действовал сухой закон, мы не раз слыхали, что там можно неплохо «набраться»… если только на вашем армейском удостоверении оказывалась маленькая зеленая звездочка — нечто вроде тайного знака. В будни там торговали домашним пивом, но в уикэнд можно было «расслабиться»… опять же только белым.

Безусловно, парни из группы «Е» и близко не подходили к этому месту. Когда у нас появлялось свободное время, мы шли в город. В те дни Дерри еще был городом лесоторговцев, и в той его части, которую за глаза звали «пол-акра дьявола», работали 8-10 забегаловок. Их сухой закон не касался; на их существование власти смотрели сквозь пальцы. Опять же за глаза их называли «поросячьим визгом», поскольку основная клиентура — лесорубы — допивались там именно до такого состояния. Знал об этом шериф, знали копы, но тем не менее заведения работали ежедневно (и еженощно) с момента их открытия в 1890 году и плевали на сухой закон. Наверно, не обходилось без взяток, но повторюсь, в Дерри смотрели на это сквозь пальцы. По слухам, спиртное там было в десятки раз лучше, нежели виски и джин в клубе для белых парней на холме. Завозили его на грузовиках прямо из Канады, благо она была не столь далеко. Стоило спиртное дорого, но шло как по маслу и крепко ударяло в голову; мы тоже частенько напивались, но обходилось без похмелья. Когда напивались, начинали фланировать. «Нэн», «Парадиз», «Уолли’с Спа», «Силвер Доллар» и «Паудерхорн», где можно было «снять» проститутку. О, женщина после хорошей выпивки — это в Дерри было проще пареной репы, на любой вкус. Но для парней типа Тревора Доусона и Карла Руна — моих друзей в те годы — мысль о том, чтобы купить женщину на ночь, причем белую женщину, — требовала тщательного обсуждения.

Как я упоминал, в тот вечер отца сильно накачали обезболивающим. Если б не наркотик, вряд ли он стал бы рассказывать это пятнадцатилетнему парню.