ОНО

Он думал, что Бев побежит. Вероятно, в ванную. Может быть, по лестнице. Однако она не дрогнула, не отступила. Она навалилась всем своим весом на туалетный столик и толкнула его на Тома. Ударившись бедром о стену, она порезала два пальца, когда ее скользкие от пота руки проехали по поверхности столика.

На мгновение столик угрожающе зашатался под углом, затем она снова толкнула его на Тома. Столик провальсировал на одной ножке, зеркало поймало свет и отразило на потолке плывущую тень аквариума. Край столика больно ударил Тома по бедру, и Том упал на пол. Мелодично зазвенели флаконы, покатившиеся в ящичках. Том увидел, как слева от него на полу раскололось зеркало; он закрыл глаза рукой и опустил ремень. Осколки рассыпались по полу. Том почувствовал обжигающую боль: он все же поранился, у него потекла кровь.

Бев заплакала. Дыхание ее прерывалось визгливыми рыданиями. Раньше она время от времени рисовала в воображении, как избавляется от тирании мужа, точно так же, как некогда от тирании отца, как уезжает тайком ночью, положив сумки в багажник своего «катласса». Она была неглупа; даже сейчас, учинив эту невероятную бойню, она не считала, что ее любовь была обманом и что теперь она не питает никаких чувств к Тому. Но это не мешало испытывать к мужу ненависть, бояться его и презирать себя за то, что она остановила на нем свой выбор, остановила по каким-то смутным причинам, теперь уже забытым, остановила на нем свой выбор во времена, которым теперь наступает конец. Сердце у нее не разрывалось; казалось, будто оно объято жаром и тает. Бев боялась, что от этого жара у нее скоро помутится рассудок.

Но все эти ощущения заглушались другим: ноющей болью в затылке. Ей то и дело слышался сухой, спокойный голос Майка Хэнлона: «Все повторилось, Беверли. Все повторилось… Ведь ты обещала!..»

Туалетный столик снова качнулся. Один-два-три раза. Казалось, будто он дышит.

С осторожным проворством она обошла туалетный столик, ступая на цыпочках по осколкам стекла, и схватила ремень. Затем отступила назад, просунула руку в петлю ремня, смахнула с глаз волосы и стала смотреть, что предпримет муж.

Том поднялся на ноги. Осколком стекла ему порезало щеку. Он покосился на Бев, и она увидела капли крови на его боксерских трусах.

— Отдай мне ремень, — сказал он.

Вместо этого она дважды обмотала ремень на руке и вызывающе посмотрела на Тома.

— Перестань, Бев. Перестань сейчас же, кому говорят!

— Если ты опять полезешь, я вытяну все дерьмо из твоих кишок. — Эти слова сорвались у нее с языка, но она никак не могла поверить, что она их произнесла. Что это за пещерный человек в запачканных кровью трусах? Ее муж? Отец? Любовник, которого она еще в колледже пригласила к себе домой и который как-то ночью разбил ей нос, очевидно, нашел на него такой каприз? «Боже, помоги, — сказала она про себя. — Помоги мне». И тем не менее язык ее разбушевался, остановить его было уже невозможно. — Я ведь тоже могу тебя отделать. Ты жирный и неповоротливый, Том. Я все равно уеду и, может быть, не вернусь. Возможно, между нами все кончено.

— Кто этот тип Денбро?

— Забудь про него. Я была…

Она с опозданием осознала, что этот вопрос был уловкой, рассчитанной на то, чтобы отвлечь ее внимание. Не успела она договорить, как Том ринулся на нее. Она замахнулась ремнем и ударила его по губам — раздался страшный звук, точно из бутылки выходила упрямая пробка.

От боли и потрясения он пронзительно завизжал, затем прикрыл рот ладонями. Глаза у него выкатились из орбит. Между пальцев сочилась кровь, обагряя внешнюю сторону ладони.

— Сука! Ты разбила мне губы! — вскрикнул он, но голос его прозвучал приглушенно. — Ты разбила мне губы!

Он снова бросился на нее, пытаясь достать ее руками, влажный рот его был весь в крови. Губы его, похоже, были разбиты в двух местах. С переднего зуба слетела коронка. Бев видела, как он ее выплюнул. В душе она готова была бежать прочь, только бы не видеть этой мерзкой картины. Ей было тошно и больно, хотелось закрыть глаза. Но другая половина ее души испытывала упоение: точно так осужденный на смертную казнь радуется свободе, дарованной ему по прихоти случайного землетрясения.

И Беверли нравилось это ощущение. «Чтоб ты подавился, — думала она. — Чтоб ты задохнулся».

Именно эта, вторая Беверли замахнулась ремнем напоследок — ремнем, которым муж, бывало, стегал ее по ягодицам, ногам и груди. Ремнем, которым он бил ее несметное количество раз на протяжении четырех лет. Сколько ударов получала ты за свои промашки? Том придет домой, а обед остыл — два удара ремнем. Бев заработалась допоздна в студии, забудет позвонить домой — три удара. Или что такое? У нее другое удостоверение, дающее право на стоянку. Один удар — по груди. Бил он хорошо, аккуратно, редко оставлял синяки. И не то чтобы было очень больно. Другое дело: унижение. Оно было мучительным. А что было мучительнее всего: она знала, что в глубине души она жаждала унижения.