Онтология нового мира

Так говорил Заратустра: «Человек – это канат над пропастью, натянутый от животного к сверхчеловеку». Тогда длина обильно перемежёванной узлами-отметинами бечёвки – история взросленья осиротелого ребёнка, появившегося на свет с амбициозным задатком всевольности ограниченным беспомощностью. Блаженная пелена младенчества ещё уберегала взор от вниманья к загвоздкам необходимости, но уже с детства созерцание тех участилось вызывая вредничанье, обиженное непослушание. Ситуация вылилась комплексом: отрочество прошло под шатром возмущённой замкнутости на себе, а разразившаяся нахальным бунтом против естества юность идёт, богатея приключениями. Тот ребёнок – мы. Седые времена инстинктивного единства с природою сменились дрейфом от опеки, пока наконец людям не удалось сбежать из своего приюта, разорвать прямую связь с цикличностью колеса Сансары, пустившись странствовать. Отдаляясь они приобретали всё большую субъектность: их взгляд усекал мир до объекта, причём во многом чуждого – постепенно, накаляющаяся изнурительная борьба с ним озлобила наше племя вовне да вовнутрь. Образцовым вожаком стал смекалистый Одиссей, апологет самоконтроля, мастер по извлечению и примененью сведений, кажущихся ценными для менее смышлёных которые впредь превращаются в целевую аудиторию просвещенья; однако чтобы овладеть широкими массами, логосу обязательно надо упроститься оборачиваясь собственным антиподом – мифом. Отсортировывается строго выверенный набор клише, делающихся подоплёкой социального характера – вымывающего спонтанность машинного масла, позволяющего содрогающимся испугом остракизма шестерёнкам вращаться без лишних вопросов. Конечно, непреодолимых помех возникновению новых идей не создаётся, но ведь само собою интеллектуальное знание является опасным согласно Спинозе, только по уровню его аффективности то есть, в итоге, причастности к сердцевине противоречий – трудовым отношеньям. Менялись способы производства, вместе с теми строились да ломались сопровождающие особые общественные установки, рудиментарно сохраняясь в суевериях, привычках: первобытность отпечаталась уважительно бескорыстной атмосферою семьи, рабство – преклоненьем перед начальством, феодализм – понятием о чести. Капитализм тоже несёт специфические посылы. Примечательно что парадоксальный вывод Руссо про отсутствие простого сопряженья развития с гуманностью, раз за разом удивительно безотказно сбывался на протяжении разных эпох затрагивая в том числе очень странное XX-е столетье – время одинаково овеянных ёмкими обещаниями великих кровопролитий и радостей… а нынче мы, словно изнеможённые от чрезмерной активности, озадачены тихой невнятностью насчёт темы будущего. Неужто оно кончилось? Или вот-вот начнётся? Чего ждать? Как быть-то?

Издавна человек лелеет мечту о благословленной поре когда всё будет бесплатно, и всё будет в кайф, где наверное вообще не надо будет умирать – именно ею но отнюдь не вакуумом фантазия окаймляла хронику. Тяжёлые условия свирепой эксплуатации будили приукрашаемые воспоминанья про золотой век, навевали тоскливую ностальгию о потерянном Эдеме, саде незамысловатых наслаждений. Впрочем сколь ни пытайся, мнимую быль не воротишь – потуги возврата к легендарным канонам потерпели неудачу. А часики тикали: второе пришествие не случалось, люди смирялись с диктатом учёбы, присноровившись даже получать от её прогресса удовольствие; неторопливо Просвещение заходило в терминальную стадию: моду снискали рациональные утопии вроде тщательно расписанных, однако ещё сырых воздушных замков Мора да Кампанеллы. Попозже другие бумагомаратели заштукатурили чернилом пробелы великолепных зданий, и филантропы принялись решать задачу экспериментальной стройки красивых проектов. Пожалуй талантливейшим из них стал Роберт Оуэн, перебравший кучу методов: от автономных общин, бирж справедливого обмена до фабричной кооперации, тред-юнионистских схваток за государственные социальные гарантии – везде те продвигались еле-еле, с ржавым скрежетом пресекаясь о неподатливые обстоятельства. Тем не менее следующее поколенье, целиком принадлежавшее эре триумфа подчинившего окружающую среду индустриального блицкрига, не опустило руки зато продолжило упрямое дело учтя ошибки предшественников, отталкиваясь теперь от анализа реального (в чём изрядно преуспело), шагнув от пророчеств к прогнозам но часто сбиваясь огульно обещать немедленные перемены. Что ж, все немножечко максималисты ибо над нами висит Дамоклов меч смерти, болтаясь на грозящей каждое мгновенье лопнуть хилой верёвке. Я процитирую Островского: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому главному в мире – борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить. Ведь нелепая болезнь или какая-либо трагическая случайность могут прервать её».