Опадание листьев

Паутина была мягкой, эластичной, податливой и необычайно прочной. Она липла ко мне, опутывала, вызывая страх и одновременно брезгливое отвращение. Я билась, кричала, звала на помощь, пыталась выбраться, но она только сильнее опутывала меня. От потери последней надежды на спасение я заплакала, потеряв остатки воли к жизни. Только после моей капитуляции, словно он специально ждал, пока я сломаюсь, из своего убежища появился огромный мохнатый паук с бездонными зелеными глазами. Паук не спешил. Он наслаждался каждым мгновением моей слабости, ужаса и безволия. Он наслаждался властью. Несколько минут, показавшихся мне вечностью, паук смотрел мне в глаза, словно старался выпить взглядом все мои чувства, а потом пополз ко мне. Он полз медленно, меланхолически, несколько раз ненадолго останавливаясь, зная, что я никуда не денусь, зная, что я в его власти, что я – беспомощная жертва, оказавшаяся по воле судьбы или своей собственной глупости в его владениях. Паук знал свое дело. Этот монстр и магистр пыток умел довести человека до последней стадии ужаса, и лишь тогда, когда железы внутренней секреции сделают жертву особенно вкусной, всадить в нее жало и высосать все до последней капли. Поэтому он и тянул. По-своему, он не был жесток, просто так было вкуснее.

Сон рассыпался вместе с бьющимся оконным стеклом, и в мою комнатушку, где я нашла, наконец, свой недолгий покой, ворвались люди в масках и камуфляжной форме. Не дав мне опомниться, они навалились на меня и ловко связали мне руки и ноги скотчем.

В ту же секунду от сильного удара распахнулась дверь, и в комнату влетел Жерар, а следом вошла Элизабет.

– Привет, дочурка. Давно не виделись. Я так по тебе соскучилась, а ты вместо того, чтобы идти домой, прячешься у какого-то ничтожества, – Элизабет с силой ударила Жерара кулаком по лицу.

– Оставь его, сука! – завизжала я в бессильной злобе.

– Это он научил тебя так обращаться с матерью?

– Ты не мать! Ты самая жуткая тварь! Оставь его в покое!

– Никогда не думала, что моя любимая дочка свяжется с ползающим среди помоек ничтожеством. Да если я раскрою его никому не нужную голову, я окажу ему услугу.

– Ты ничего не понимаешь! Он единственный человек в моей жизни! Оставь его в покое, и я сделаю все, что ты хочешь!

Жерар нашел меня обессиленную среди бескрайнего хлама этого Мира. Тогда я бежала из клуба, бежала от Элизабет, бежала от вероломных друзей, бежала от всех и вся, бежала от себя. Я брела в никуда, а когда у меня кончились силы, упала на отравленную землю, поросшую ржавой травой, и приготовилась умирать. Это был лучший из Миров для такого случая. Тогда-то меня и нашел Жерар. Ему было пятьдесят пять лет, но тяжелая жизнь и ужасная экология превратили его в древнего старика. Он с большим трудом принес меня к себе в дом. Несмотря на то, что он жил в жалкой лачуге и питался не каждый день, он выделил мне самую лучшую комнату и заботился обо мне, как никто другой. Но самым бесценным его подарком был покой, который воцарился в моем сердце, несмотря на тяжелое существование. Жерар был единственным человеком, сделавшим для меня что-то доброе просто так, без всякой задней мысли. И теперь Элизабет…

– Как трогательно! Грязная тварь спасает мою дочь. Да, он не сделал с тобой того, за что твой первенец заплатил свои грязные деньги, только потому, что у него давно уже не работает здесь, – Элизабет с силой наступила Жерару на пах и повернулась на тонком и остром каблуке туфли. Жерар захлебнулся в крике. – Он мог только трогать тебя своими грязными руками, – говорила Элизабет, топча каблуками его руки, – мог пялиться на тебя своими развратными глазенками, – она выдавила Жерару глаза, – мог говорить с тобой своим поганым языком. Эта похотливая тварь исходила бессильным желанием, и ты после всего этого будешь его защищать?

– Я убью тебя, сука, – шептала я сквозь слезы бессильной злобы, – убью тебя и твоих сук.

– Хорошо, милая. Но только после того, как ты станешь верховной жрицей, хотя тогда тебе вряд ли этого захочется. Тогда ты мне скажешь спасибо. Помяни мое слово.

– Будь ты проклята! Ты и все твои суки!

– В машину ее, – приказала Элизабет. – Да, и кто-нибудь. Помойте мне туфли.

Меня схватили и всунули на заднее сиденье внедорожника. Мой по настоящему единственный дом вспыхнул ярким пламенем, и мы понеслись прочь. Мы остановились возле еще одной лачуги. Команда смерти ее уже захватила. Всюду валялись битые стекла, а входная дверь висела на одной петле.

– Пойдем, – Элизабет вытащила меня из машины и потащила в дом.

Возле порога со сломанной шеей лежал худой болезненного вида мужчина лет тридцати. Его убили сразу. У противоположной от входа стены лежала молодая и тоже изможденная женщина с перебитыми ногами. Она тихонько скулила. Посреди комнаты, привязанная к стулу, сидела девочка лет восьми с большими грустными глазами. Я видела только ее глаза. Они были притягательными, родными, я бы сказала, моими глазами.