Опаленная юность

Гитлеровцы ворвались в дом, обезоружили полусонных ездовых. Трое солдат бросились на кавалериста. Ударом ногой в живот он сбил ближайшего немца. Остальные автоматной очередью в упор пригвоздили его к стене. Трое раненых, лежавших на полу, были тут же убиты. Несколько офицеров вошло в дом, вслед за ними солдаты втащили Андрея.

Молодой офицер-фашист подошел к кровати и оттолкнул трясущуюся старушку, рванул за ворот раненого в живот красноармейца:

— Встать!

Раненый застонал, но глаз не открыл.

— Выбросить эту шваль!

Двое солдат сбросили на пол раненых.

— Господин унтер-штурмфюрер, один уже сдох.

— Туда и дорога! Отправьте в рай и второго.

Долговязый немец, рыжий и золотозубый, с хохотом схватил за ноги умирающего бойца.

— Рус Иван, поехали нах Москау!

Окровавленная голова красноармейца глухо застучала по полу.

— Гинце! — повелительно крикнул только что вошедший старший офицер.

— Слушаю вас, господин гауптман!

— Вы мне нужны. Отправьте донесение оберсту.

— Слушаюсь. Разрешите только прикончить эту скотину?

— Ступайте, Гинце, — холодно процедил офицер.

Ординарец исчез.

Эсэсовец подскочил к красноармейцу и выстрелил в него из парабеллума.

— Правильно! — одобрил другой. — Остался еще один. Вон там, у печки.

— Поднять его!

Дюжие солдаты подняли Андрея. Он оказался им по плечо. Эсэсовский офицер не торопясь разбинтовал Андрею голову и с силой дернул присохший к ране бинт. Острая боль привела Андрея в чувство. Он стер хлынувшую с лица кровь.

— Э-э-э, да это совсем мальчишка — коммунистический щенок!

Отворилась дверь, в комнату, запыхавшись, вошел толстый немец.

— Хайль Гитлер! Загадочная картинка, или друзья забавляются. Хорошее дело. А вот девчонку, что на крылечке валяется, прикончили зря — пригодилась бы, — Толстяк мерзко усмехнулся.

— Плюнь на девчонку! Смотри на этого воина героической Красной Армии.

— Да ведь это сопляк, ему еще штанишки до колен носить нужно.

Андрей плохо знал немецкий язык, но последнюю фразу понял.

Плевок попал толстому прямо в переносицу. Гауптман захохотал.

— Отлично! — просипел, наливаясь кровью, толстяк. — Сейчас мы с тобой, детка, поговорим по душам.

Толстяк раскалил на огне острый штык и приказал поставить на ноги пленного. Он поднес раскаленный добела металл к правому глазу Андрея, левый глаз покрывала корка запекшейся крови.

— Отвечай, малыш, — крикнул толстый по-русски, — комсомолец?

— Да.

— Откуда?

— Из Москвы.

— Кричи «Хайль Гитлер».

Блестящее, искрящееся, пышущее жаром лезвие замаячило у самого глаза.

Кричи «Хайль Гитлер», ублюдок! Считаю до трех… Раз, два…

Да здравствует родина! Смерть фашизму!

— Получай!

Андрей зажмурился, но удара не последовало, послышался шум. Андрей приоткрыл глаз. Высокий офицер оттаскивал от него эсэсовца.

— Вы с ума сошли, гауптман?

— Прекратите, Вилли!

— Я убью этого щенка!

— Нет, не убьете, он мне нужен.

— Но зачем же?

— Хотя вы служите у господина Гиммлера, я не обязан давать вам отчет.

— Как вы смеете? — заорал Вилли.

— Смирно! Приказываю покинуть дом. За неисполнение приказа расстреляю на месте!

Вилли успокоился. Уходя, он нагло прищурился.

— Вы проявляете подозрительное рвение, защищая коммунистов. Я это вам припомню, господин гауптман.

Гауптман положил руку на кобуру парабеллума. Эсэсовцы ушли.

Андрей ничего не понял. Зачем он понадобился этому офицеру?

Капитан позвал ординарца и приказал накормить пленного. Конопатая физиономия солдата растянулась, как резина.

— Я не ослышался, господин гауптман?

— Исполняйте, — холодно проговорил офицер.

И ординарец заметался по дому, разыскивая щепу на растопку плиты. Открывая специальным ножом консервы, он покосился на красноармейца — а вдруг это сын какого-нибудь крупного большевика, министра, маршала? Ординарен изобразил на подвижном лице угодливую улыбочку и пригласил жестом пленного к столу:

— Битте, герр офицер!

Андрей угрюмо наблюдал за действиями фашистов. В ответ на приглашение он покачал головой и, мобилизовав все свои познания в немецком языке, ответил:

— Данке!

Гауптман, удивленный отказом, вызвал переводчика и попросил объяснить пленному, что с ним ничего худого не сделают и завтрак его ни к чему не обяжет. Господин офицер хочет только поговорить с ним и ждет откровенных, честных ответов на свои вопросы.

— Он категорически отказывается, — сказал переводчик, побеседовав с Андреем. — Простите, господин гауптман! Переведу дословно: мальчишка заявил, что не может сидеть за одним столом с национал-социалистами.

— Какая неблагодарная свинья! — возмутился ординарец.

— Хорошо. Спросите его, чего он желает.

Курганов понял вопрос и, не задумываясь, ответил:

— Бить фашистов!

Задохнувшись от возмущения, переводчик выполнил свою обязанность.

— Да, — задумчиво проговорил офицер, — русский откровенен, и это заслуживает наказания.

— Вы абсолютно правы, господин гауптман! — не выдержал ординарец. — Позвольте я это сделаю во дворе, здесь мы все забрызгаем.

— Нет. Я застрелю его сам.

— О! Я вас понимаю…

Офицер щелкнул парабеллумом, вгоняя в казенник патрон.

— Рус! Форвертс! Марш!