Опаленная юность

Бледнея, Андрей сошел с крыльца. Двор был полон немецких солдат. Они сидели под навесом у сарая, шарили в деревянных сундуках с крышками, заклеенными картинками, рылись в куче тряпья, сброшенного с чердака.

Андрей прошел сквозь строй гитлеровцев, вышел за ворота и зашагал по извилистой лесной тропе в сторону от дороги.

«В лесу хочет, — мелькнуло у него в голове. — Хорошо, хоть не буду валяться на дороге».

Лес густел. Андрею вспомнилась родная Ильинка, сосновый бор, багрянец заходящего солнца, женщины с лукошками, набитыми доверху тугими красноголовыми грибами.

— Хальт! — металлическим голосом приказал гитлеровец.

«Ну, все, сейчас выстрелит в спину». Андрей повернулся, глянул в черный провал пистолета.

Офицер, молча смотря на красноармейца, опустил пистолет.

— Уходите и возвращайтесь в свою Москву, славный парень.

Курганов не понимал.

— Нах Москау. Вег, вег, шнель!

Офицер снял огромную фуражку с мрачной эмблемой смерти, и от этого его лицо стало простым, человечным. Перехватив парабеллум в левую руку, он протянул Андрею правую.

— Камрад!

Пораженный Андрей, косясь на пистолет, прошел мимо немца с повисшей в воздухе рукой. Андрей боялся обернуться и шел все дальше и дальше, вобрав голову в плечи, ожидая смертоносного удара в спину. Когда он исчез за кустами, гитлеровец вскинул пистолет и два раза выстрелил в хмурое темнеющее небо. Он спрятал парабеллум в черную треугольную кобуру, провел рукой по вспотевшему лбу и, взглянув на место, где только что стоял русский, грустно улыбнулся. Тяжелые ботинки русского солдата выдавили в вязком болотистом грунте две ямки, хлещущий дождь быстро наполнил их холодной серой влагой.

Ночью в лесу было холодно. Мокрая трава звенела под ногами, как жестяная, обледеневшие сучья деревьев и кустарников больно хлестали по лицу. Андрей устал, закоченел, но шел все вперед и вперед. У него не было компаса, он не умел определяться на местности по звездам, да если бы и умел, то не смог бы этим воспользоваться: белесая хмарь затянула все небо. Единственным ориентиром был далекий гул битвы на востоке, и, по мере того как боец двигался вперед, гул становился слышнее, наползал все ближе и ближе.

Повалил мокрый снег, устилая землю белым покрывалом. Стало светлее, ночь отступала. Ветер швырял в лицо водянистые хлопья, лес под натиском упругих воздушных струй глухо шумел. В сумраке возникали тысячи непонятных звуков; таинственное и необъяснимое рождало страх. Прямо над головой Курганова послышалась какая-то возня, и кто-то страшным голосом крикнул:

— Ух-ху-ху-у!

Страх сжал сердце. Андрей взглянул наверх и облегченно вздохнул — толстый взъерошенный филин, беспокойно мерцая круглыми фонариками глаз, тревожно когтил мохнатыми лапами поломанный сук.

— Черт паршивый! — перевел дух Андрей. — Как напугал!..

В былое время он поймал бы лесного хищника и привез домой. Андрей очень любил всяческую живность. Дом всегда был полон собак и кошек, постоянно приносивших лающее и мяукающее потомство. По комнате прыгали ручные белки, в клетках под потолком заливались желтые и зеленые кенари. Чердак был отдан в полновластное владение голубям.

Утробный бас тяжелого орудия рассеял воспоминания. Под утро Андрей выбился из сил и, миновав разбитый, сгоревший танк, тяжело опустился на заснеженный бугор. Склонив голову, он сидел, сгорбившись, уткнувшись лицом в колени.

Холод привел его в чувство. Вставало солнце. Очень хотелось есть. Андрей машинально сунул руку в карман шинели и вдруг вытащил сверток… Бутерброд с маслом и колбасой. Он не верил своим глазам. Откуда это? Не раздумывая, он откусил большой кусок и торопливо стал есть.

Несколько крошек упало на снег. Андрей нагнулся, чтобы поднять их, и отшатнулся: из снега к нему тянулась заледеневшая сизая рука.

— Мертвец!.. Андрей, клацнув зубами, вскочил и с ужасом увидел, что сидел рядом с убитым фашистом.

Впрочем, он сейчас же забыл об этом. Одна мысль не да-вала покоя: откуда хлеб? Неужели немецкий офицер?

…Поздно ночью полковые саперы, минируя передовую, заметили человека, который, извиваясь, медленно полз к линии советской обороны. Когда саперы привели его в землянку, они увидели, что по лицу бойца, смешавшись с грязью и кровью, текут слезы.

Москвы Андрей не видел. Той же ночью его перевезли в закрытой санитарной машине в госпиталь. Всю дорогу он спал, не просыпаясь даже, когда машина подпрыгивала на выбоинах.

Наконец машина остановилась, и Андрея вместе с другими ранеными отправили в моечную. Пожилой санитар помог ему раздеться, закутал простреленную руку клеенчатым полотенцем, положил защитную непромокаемую повязку на глаз.

— Теперь ступай мыться, сынок!