Опасен для общества. Судебный психиатр о заболеваниях, которые провоцируют преступное поведение

«Хотя мистер Смит по-прежнему испытывает законные опасения по поводу ситуации с иммиграцией, он уверяет меня, что насилие в прошлом не имело ничего общего с расовыми особенностями жертвы. Я рад сообщить, что он активно участвует в оказании помощи молодым уязвимым заключенным, поддерживая их в их спортивных начинаниях…»

Но я ничего не мог с собой поделать. Вместо того чтобы согласиться, я настаивал.

– Мистер Смит, моя задача – понять, почему вы напали на мистера Пателя много лет назад. Мне нужно знать, почему вы это сделали, и я должен сообщить в комиссию по условно-досрочному освобождению, если я пойму, что вы можете сделать это снова.

Мистер Смит посмотрел на меня с некоторой долей презрения.

– Все это неправильно, не так ли? Вы образованный человек, доктор, вы должны это видеть.

– Видеть что?

– Они берут верх. Мы отдаем им нашу страну. Посмотрите на подонков вокруг. Я не должен был оказаться здесь. Это, черт побери, моя страна.

– Что произошло между вами и мистером Пателем? – спросил я.

– Ничего, – сказал мистер Смит.

– В записях говорится, что вы сломали ему скулу бейсбольной битой, а затем облили его бензином.

Смит пожал плечами.

– Зачем вы это сделали?

Наступила пауза, которая длилась, казалось, целую жизнь.

– Я хотел преподать ему урок.

– Урок?

– Да, урок, – сказал Смит, его голос неуклонно повышался. – Чертов урок, который он никогда не забудет.

Люди толпились в коридоре рядом с нами.

«Заканчивай встречу, Бен, хватит».

Но я снова проигнорировал свой внутренний голос и продолжил.

– В заявлении потерпевшего говорилось, что мистер Патель думал, что вы сожжете его заживо.

Смит улыбнулся и стал менее возбужденным и более сосредоточенным, что меня пугало.

– Я бы хотел, мать вашу, чтобы так и было. Ему не следовало жениться на ней.

– Вы знали жену мистера Пателя? – спросил я, удивленный новым поворотом событий.

Смит кивнул.

– Мы вместе ходили в школу.

«Осторожно».

– Она вам нравилась?

– Да.

– Вы думаете, ей не следовало выходить за него замуж?

Смит промолчал, и, возможно, наступил краткий момент, когда у него был выбор стать кем-то другим. Он мог бы обдумать свой поступок. Он мог бы отказаться от убеждений о превосходстве белой расы, которые прикрывали его собственную ревность и неуверенность.

Я бы желал, чтобы он упал в мои объятия и попросил прощения.

Но этого не произошло.

Он слишком далеко продвинулся по избранному пути, чтобы повернуть назад. Пути назад не было, в этот момент точно. Он потратил слишком много времени и вложил слишком много самого себя в эту извращенную философию. Я задумался, привлекала ли мистера Смита будущая жена мистера Пателя.

– Вы ревновали? – спросил я.

Это был плохо продуманный вопрос. Хотя нет, позвольте мне быть честным, это был идеально продуманный вопрос. Он требовал от заключенного сделать выбор. Считайте, что я дал ему заряженный пистолет, и он мог либо направить его на меня и остаться жестоким разъяренным расистом, либо приставить к собственному виску и стать неуверенным в себе человеком, у которого не получилось завоевать девушку.

– Ревновал, – начал он тихим голосом, а затем повторил это слово громче, так, что, достигнув пика, оно превратилось в вопрос. – РЕВНОВАЛ? – крикнул он.

Люди в коридоре теперь открыто пялились на нас.

– РЕВНОВАЛ К ЭТОМУ ГАДСКОМУ ЧУРКЕ? Неужели ты такой глупый! Он – кусок говна. Они все такие. Я должен был, мать вашу, с этим покончить. Он женился на белой девушке. Он женился на моей девушке. Я УБЬЮ ЕГО! – закричал он.

Как ни странно, я не чувствовал угрозы. Ни в малейшей степени. Но я все-таки прервал встречу. Произошедшее казалось вполне закономерным. Я подозвал одного из зрителей. Смита отвели обратно в камеру, и одна из надзирательниц пришла, чтобы проводить меня обратно в приемную тюрьмы.

– Что ты ему сказал? – спросила она.

Она была мусульманкой. Я хотел спросить ее кое о чем. Мне хотелось знать, как она справлялась с расизмом, как она справлялась с работой в тюрьме. Мне хотелось знать, чувствует ли она себя британкой, чувствует ли она себя преданной своей собственной страной и думает ли, почему люди используют расу для разжигания гнева.

– Я спросил о его поступке, – ответил я.

– Что он сделал? – спросила она. Я почему-то думал, что она должна это знать.

– Он напал на человека много лет назад.

Мы добрались до приемной, и я поблагодарил ее за то, что она проводила меня обратно.

– Он сумасшедший? Так вот почему он ходит к психиатру?

– Нет, он не сумасшедший, – сказал я. – К сожалению. Я бы предпочел, чтобы он был им.

В тот вечер я вернулся домой поздно и сразу направился в свой кабинет. Вошла Либби, мачеха девочек, или belle-mère[63], как мы предпочитаем ее называть.

– Ты какой-то притихший.

– Я не могу это написать, – пожаловался я. – Он был таким…

Я обнаружил, что не могу выразить свои чувства. Я хотел, чтобы она сказала мне, что поскольку я так злюсь на мистера Смита, то не могу больше участвовать в деле и что мне придется взять самоотвод. Я хотел, чтобы она заставила меня отказаться от дела, но Либби этого не сделала.