Опасная фамилия

Серж только взглянул на незнакомую женщину, и пропало все. Больше не было времени, не было прошедших лет, снова утро, и снова он просыпается и видит мать, которую не видел больше года. Она склоняется над ним, улыбается своей волшебной улыбкой, гладит по волосам и поздравляет с днем рождения. А он еще сонный, не понимая, что это не сон вовсе, говорит с ней. И лишь совсем проснувшись, вскакивает и бросается к ней в объятия. Он ни за что не хотел ее отпускать, она утешала его, привезла целую гору игрушек, ему ничего не надо было, лишь бы не выпускать ее, лишь бы она не уходила никогда. Он так запомнил то утро потому, что видел мать в последний раз. Потом ему сказали, что ее больше нет. В числе любимых занятий Сережи стало отыскивание своей матери во время гулянья. Он не верил в смерть вообще, и в особенности в ее смерть, несмотря на то, что Лидия Ивановна сказала ему и отец подтвердил это. На прогулках он все высматривал ее, и всякая полная, грациозная, с темными волосами дама была его мать. Сережа мечтал, как она снова придет, улыбнется, обнимет его, он услышит ее запах, почувствует нежность ее руки и заплачет счастливо. Но этого так и не случилось. Постепенно он привык к мысли, что мать его умерла. И даже сердился, когда дядя Стива, в котором он узнавал с неприятностью ее черты, спрашивал: помнит ли он мать. Он зло кричал: «Оставьте меня!» и уходил от удивленного Стивы. Потом, с годами, это острое чувство ушло. Только одно не мог он забыть: то самое утро, тайно веря, что когда-нибудь увидит ее снова.

Серж шагнул к ней, рухнул перед ней на колени, уцепился за ее одежду, спрятал лицо в складках юбки и изо всех сил прижал ее к себе дрожащими от напряжения руками.

– Мамочка… – проговорил он, – я знал, я знал, что ты придешь… Я всегда знал это… Я никогда не верил… Нынче мое рождение, и ты вернулась… Как долго я тебя ждал… – говорить больше он не мог и зарыдал беззвучно, не проронив ни единого вздоха, только тело его, тело молодого мужчины, шагнувшего в самый расцвет, сотрясалось, как молодое деревце на ветру.

Она прижимала его к себе, держа его лицо в своих ладонях, улыбалась и осторожно гладила по растрепанным волосам.

– Милый, милый Кутик мой, – говорила она, светло улыбаясь. – Как ты возмужал, милый мой мальчик.

Пассажиры уставились на вокзальную сцену, желая разузнать, какой скандал ожидается. Но, наткнувшись на строгий взгляд усатого господина, словно прикрывавшего собой этих двоих, отворачивались и спешили по своим важнейшим делам.

– Сергей Алексеевич, у вас еще будет время, – сказал Ванзаров, наклонившись.

Серж отер совершенно сырые глаза, поднялся и стал сразу выше матери на целую голову. Он сильнее прижал ее к себе и расцеловал в щеки. Она только покорно улыбалась в его объятиях, хотя еле могла вздохнуть.

– Да, пойдемте, – сказал он и вдруг порывисто рванулся к Ванзарову, обнял его за шею и совершенно неприлично поцеловал в щеку мимо усов. – Спасибо… – еле слышно проговорил он, – … вы теперь как брат мне, куда больше, чем брат. Вы меня к жизни вернули…

Ванзаров был смущен настолько, что вынужден был дернуть себя за ус. Он поставил легкий чемоданчик и обратился к монашенке.

– Прошу вас, Анна Аркадьевна… – попросил он.

– Да за что вы мне руку целовать хотите, – немного растерянно спросила она, заглядывая на сына, словно он знал разгадку.

– За ваше беспримерное мужество. Двадцать лет не каждый выдержит. Даже каторги столько не дают…

Она нехотя, сомневаясь и борясь со стыдом, протянула руку. Ванзаров только коснулся мягкой теплой кожи и что-то такое ощутил и понял, отчего двадцать лет назад могли сходить с ума мужчины. Только теперь это стало совсем иным. Совсем-совсем иным.

– А где Анечка? Она что же не пришла?

– Несколько приболела, – ответил Ванзаров, чтобы выручить Сержа. – Но с ней все в полном порядке. Очень вас ждет…

По перрону несся дежурный жандарм, люди сторонились его, подхватывая чемоданы. Подбежав к Ванзарову, он козырнул и протянул листок телефонограммы. Там было всего два слова: «первый пятый».

– Господа, вынужден вас оставить, срочное дело, – сказал Ванзаров, пряча записку. – Мы непременно увидимся.

Поклонившись монашке, он быстрей жандарма побежал к выходу с перрона.

70

От нетерпения Николя стал грызть ногти, чего не делал лет с десяти, когда впервые решил стать великим сыщиком. Он топтался на пятой платформе Царскосельского вокзала, построенного первым в столице, и тревожно поглядывал на часы. Минутная стрелка неумолимо приближалась к той черте, за которой киевский поезд выпустит пар и тронется от платформы. И никакая сила его не остановит. Даже согласие вокзальных жандармов придержать отправление минут на пять. Николя пытался придумать, что ему предпринять в крайнем случае, если Ванзаров опоздает, но вместо умных или хотя бы смелых мыслей в голову ничего не лезло. Он не представлял, как сможет в одиночку сделать то, что требуется от любого чиновника сыска, то есть арестовать объект наблюдений, за которым следил с прошлого вечера.