Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Это так для всей биосферы и повторяется сходным образом с несколькими существенными модификациями. Во многих таксономических группах родители умирают до рождения своих потомков, и вся их жизнь является подготовкой к одному-единственному кульминационному моменту – воспроизводству. Другие – например, деревья – дают жизнь множеству поколений и потому могут соперничать со своим потомством за солнечный свет и иные ресурсы. Млекопитающие и птицы обычно тратят много энергии и усилий на заботу о потомстве, а потому у них появляется намного больше возможностей «выбрать», принесут ли их действия пользу им самим или их детенышам. Создания, перед которыми никогда не встает такой выбор, могут быть спроектированы «с допущением» (неявным допущением Матери-Природы), что это попросту не тот вопрос, который требует какого-либо внимания проектировщика.

Предположительно, система управления, к примеру, мотылька устроена так, чтобы ради генов безжалостно принести в жертву его тело, как только для того возникнет стандартная и узнаваемая возможность. Давайте пофантазируем: представьте, что мы каким-то способом хирургически заменили эту стандартную систему (командующую: «К черту торпеды, вперед на полной скорости!») системой, отдающей предпочтение телу («К черту гены, я забочусь лишь о себе!»). Что может сделать новая система такого, что тем или иным образом не сводилось бы к самоубийству или бессмысленным метаниям? Мотылек просто не может воспользоваться какими-либо возможностями, не связанными с жизненной задачей самовоспроизводства. Сложно серьезно отнестись к повышению качества жизни, если мы говорим о краткой жизни мотылька. Птицы, напротив, могут оставить полное яиц гнездо, когда им самим угрожает та или иная опасность, и это больше похоже на то, как зачастую поступаем мы; однако поступить так они могут потому, что способны свить новое гнездо – пусть не в этом году, а в следующем. Сейчас они заботятся о себе – но только потому, что это повышает шансы их генов на воспроизводство впоследствии.

Мы другие. Человеческая судьба может пойти множеством альтернативных путей, но тогда встает вопрос: как и когда появилось это разнообразие? Нет сомнений, что многие люди спокойно и понимая, что делают, решили избежать связанных с беременностью и родами опасностей и боли ради безопасности и удобства «бесплодной» жизни, приносящей иные радости. Культура может склонять к иному (прибегая к таким многозначительным словам, как «бесплодный»), и это и в самом деле нечто обратное фундаментальной стратегии всякой жизни, но тем не менее такое случается часто. Мы понимаем, что вынашивание и воспитание потомства – лишь один из возможных жизненных проектов и, если вспомнить о наших ценностях, вовсе не самый важный. Но откуда взялись эти ценности? Как, если не в результате чудесной хирургической операции, были они привиты нашей системе управления? Как получилось так, что мы смогли ввести конкурирующую концепцию, которая часто может перевесить интересы наших генов, – тогда как другие виды этого не сумели?575 Об этом пойдет речь в следующей главе.

ГЛАВА 11: Панспермия, генные инженеры из иной галактики и зарождение жизни на Земле больше чем лишь один раз – безвредные, хоть и нежеланные еретические возможности. «Точка омега» Тейяра, генетическая передача приобретенных свойств Ламарка и направленная мутация (без поддерживающего ее подъемного крана) нанесли бы дарвинизму решающий удар, не будь они благополучно развенчаны. Споры о единицах отбора и «точке зрения генов» – важны для современной эволюционной теории; но, чем бы они ни окончились, в них не таится той угрозы, которую часто видят.

На этом заканчивается наш очерк дарвинизма в биологии. Теперь, вооружившись ясным и достаточно подробным представлением о современном дарвинизме, мы готовы увидеть в третьей части книги, что он значит для Homo sapiens.

Ил. 36. Ешь. Выживай. Размножайся. – Ешь. Выживай. Размножайся. – Ешь. Выживай. Размножайся. – Ешь. Выживай. Размножайся. – И в чем же смысл жизни?