Опасная игра Веры Холодной

Только приготовились снимать сцену, в которой Бэла отказывается принимать подарки от Печорина, как Анчарова пожаловалась, что ей жарко и что сейчас потечет грим. На площадке и впрямь было очень жарко, не столько благодаря двум большим голландским печам, стоявшим у стен, сколько светильникам. Светильники были настоящими солнцами – и смотреть на них невозможно, и жар исходит. К неудовольствию Рымалова, светильники отодвинули дальше, а Анчарова ушла к окнам, то есть к стеклянной стене, выходившей на Житную, и долго стояла там, обмахиваясь веером. На съемочной площадке возникло небольшое оживление. Чардынин стал что-то обсуждать с Рымаловым, явно что-то профессиональное, потому что до Веры доносились слова «кадр», «план» и «перспектива». Актриса, игравшая татарку, приносящую подарки (будучи до самых глаз закутанной в платок, она выглядела старухой, но когда сняла его и выпрямила спину, оказалась молодой и весьма милой), начала кокетничать с актером Мозжаровым, игравшим Печорина. В Мозжарова можно было влюбляться сразу, не раздумывая. Роковой красавец – высокий лоб, вьющиеся каштановые волосы, прямой нос, большие выразительные глаза, «вкусные» губы, в которые так и подмывало впиться, четко очерченный подбородок, не большой и не маленький, а в самый раз. К Вере же подошел мужчина в черном шевиотовом костюме, представился Степаном Николаевичем, заведующим световыми эффектами («Мусинский, – вспомнила Вера, – бывший слесарь, талантливый самоучка, пьяница, социалист»), и начал рассказывать про то, как снимаются пожары. Видимо, пожары были венцом его профессии, самым трудным делом, и он хотел произвести впечатление.

– Пожар с жертвами – это довольно просто. Проще простого. Снимаем в железной камере горящее помещение и монтируем с кадрами натурального пожара. Неудобство только одно – приходится всякий раз выносить из камеры Мишенькино хозяйство, а после съемки заносить обратно. Пожары снимаем редко, поэтому, чтобы камера не простаивала без дела, Александр Алексеевич там «самоварную» поселил. У нас же нельзя в кабинете воду греть для чая – противупожарная безопасность. Оно и верно, пленка – это же целлулоид. Пламеннее него только порох! Мало того что пленка горюча, так еще и дым от нее ядовитый, убивает наповал! В феврале 1911 года в Бологом сто человек погибло во время сеанса. Не сгорели – задохнулись! Сам Столыпин, он тогда еще жив был, озаботился и велел разработать правила по устройству и содержанию кинематографов! Но мне железная камера редко бывает нужна. Дайте мне корыто, да-да, самое обычное корыто, бумагу и щепок, и я вам устрою пожар двенадцатого года во всей его красе! У меня в архиве сорок восемь пожаров! Лесные, городские, деревенские, есть даже пожар на морском судне из французской хроники!

Между некоторыми фразами Мусинский делал внезапные паузы – замолчит, будто подавится, моргнет и продолжает говорить дальше. Вере паузы подобного рода были знакомы. Их делают, разговаривая с дамами, мужчины, имеющие привычку сквернословить.

– Сейчас Александр Алексеевич озадачил меня молниями. Собирается снимать картину из жизни олимпийских богов и хочет, чтобы эти молнии вылетали из руки Зевса! Сами по себе молнии – дело пустяшное, всего лишь электрический разряд, закавыка в том, чтобы они вылетали из руки! Но я помозгую и придумаю. Непременно!..

Вера недоверчиво ахала – неужели такое возможно? – смотрела на Мусинского с восхищением и одновременно делала выводы. Умен, определенно умен. И честолюбив, вон как сверкнули глубоко посаженные глаза из-под густых, сросшихся на переносице бровей на слове «непременно». Интересный человек. Ненавидит богатых, а вон как распинается перед Верой. Тут все уже, должно быть, знают ее легенду, слухи разносятся быстро. Или же просто от скуки похвастаться захотелось перед новым человеком?

– А крушение поезда в корыте вы тоже можете устроить? – спросила Вера, для того чтобы поддержать разговор.

Мусинский призадумался – выпятил и без того выступавшую нижнюю челюсть, по-простецки почесал затылок.

– Нет, – с видимым сожалением признал он. – Крушение поезда – это только с натуры. Я слышал, что для этой цели у железных дорог покупаются старые, отслужившие свой век паровозы с вагонами. Если сделать поезд из папье-маше и пустить его по проволочным рельсам, то выйдет ненатурально. Впрочем, Стахевич, наверное, мог бы изобразить такое…

– О, я уже слышала о вашем волшебнике! – вставила Вера, восхищенно округляя глаза.

– Шаромыга он, а не волшебник! – грубо сказал Мусинский. – С прошлой весны обещал мне одну штуку раздобыть, да все откладывает. А мне для дела нужно, не для забавы!

Разговор, принявший нужный Вере оборот, был прерван началом съемок. Быстро сняв сцену, в которой Бэла принимает подарки (было бы что снимать – старуха татарка вошла, поставила перед Бэлой поднос с подарками и ушла), Чардынин перешел к сцене объяснения Печорина и Бэлы, но спустя несколько секунд после команды «начали!» остановил Рымалова и начал объяснять Анчаровой, что она играет не так, как надо. Дошло, считай, до скандала.