Опасная любовь. Засекреченный пикник

Она моргала с пулемётной скоростью. То ли моргание, то ли её взгляды на любовь отбили у меня охоту беседовать о чувствах. Впрочем, что я выламываюсь? Миллионы живут, не употребляя слова любовь и даже не зная, что это такое. Обходятся сексом. Мамадышкина верно изрекла: «Это тоже любовь».

— Расскажите о Марине, — перешёл я к делу.

— Мы дружили втроём…

— Дружили втроём или любовь была на троих?

— Я делиться не привыкла.

— Значит, Артур её любил?

— Она девица ухоженная.

И хотя я считал, что слово «ухоженная» больше идёт к лошади, уточнять не стал.

— Мамадышкина, а как Артур относился к вам?

— Дружили втроём…

— Он видел в вас женщину?

— С женщиной он уже определился.

Антонина перестала моргать — вообще. В её взгляде упёртом в мою переносицу, почудился острый металл. Что-то вроде шампура, которым проткнули её подругу. Но, заметив моё внимание, взгляд Мамадышкина скрыла своим трепетным морганием.

— Следователь, от Артура у всех девок коленки слабели.

— А у вас?

— Глупости спрашиваете. Мы втроём дружили с детства.

Их треугольник наверняка был крепок по той простой причине, что Артур и Марина любили друг друга. Третий помешать не мог. Я внимательно оглядел третьего. Заострённая маковка, чернявая… Похожа на редьку.

— Мамадышкина, что же случилось с Мариной?

— Не знаю.

Я вздохнул. Час отсидел, выискивая подступы к информации. И ничего. Правда, у информации есть свойство исчезать и как бы утрамбовываться в сознании, а всплывать тогда, когда ей вздумается.

— Антонина, по-моему, вы даже не беспокоитесь.

— Что мне беспокоиться?

— Исчезла подруга, похищена…

— Скоро вернётся.

— То есть?

— Маринка как-то буркнула, что всё ей претит. И есть мужик, который зовёт в горы.

Информация всплыла, не успев потонуть. Я смотрел на Мамадышкину, пока она не пресекла мой взгляд грубым вопросом:

— Что не так?

— Какой мужик, когда, в какие горы?…

— Ничего не знаю.

— Почему же молчали до сих пор?

— Не хотела, чтобы дошло до её матери, Вера Григорьевна нервная.

— Антонина, выходит, что подруга сбежала с мужиком?

— Не знаю, что выходит, и знать не хочу. Умолчала, оберегая нервную мать. Побег с мужиком позорнее, чем быть похищенной. Но я тоже нервный и сидеть уже не мог…

Какой мужик? Который утонул в пруду. Какие горы? Хибины.

Капитан ехал и не сомневался, зачем позван Антониной: круглое катить, плоское тащить… Что-нибудь с её чемоданами и сумками. Он заметил за собой мысленный заскок: постоянное возращение к истории в кафе. И не понимал её смысла. Усыпить, чтобы убедиться, что он не подослан? Несовпадение способа с целью: почему девчонка боится милиции?

Ответ только один: что-то с коттеджем. Дом ещё не принят, хозяин пока не установлен. Скорее всего, построен на ворованные стройматериалы. При чём здесь Антонина и тем более при чём пропавшая подруга?…

К коттеджу Палладьев прикатил уже в осенней темноте. Антонина ждала его у входа. Он спросил торопливо:

— Что-то случилось?

— Так бы не позвала…

— И что же?

— Пройди в дом.

Она впервые впустила его в дом. Холл или вестибюль… И запах стройки доказывал, что она ещё не закончена — запах мокрого цемента, свежих досок и битума. Наверх вела просторная каменная лестница. Хозяйка повела его в сторону:

— Пойдём на кухню, она на первом этаже.

Прямо за лестницей. Таких просторных кухонь капитан не видел — если только в американских фильмах. Одна половина, деловая, для варки-жарки, была выложена кафелем; вторую, для еды-питья, затянули деревянными панелями. И здесь не пахло ни цементом, ни краской.

— Игорь, есть хочешь?

— Нет, спасибо.

— Кофейку выпьешь, — решила она.

— Как в прошлый раз, — не удержался он. Антонина не поняла его намёка или была слишком рассеянна. Кофе оказался не порошковым, а сваренным.

Капитан выпил одну чашку и не отказался от второй. Не пригласила же она, чтобы усыпить?

— Антонина, этот коттедж чей?

— Одного хозяина, который и не бывает.

— А ты здесь кто?

— Комендант.

— Комендант чего? — удивился опер, полагавший, что коменданты бывают только в общественных зданиях.

— Проще говоря, сторожиха.

Антонина кофе не пила, посматривала на него рассеянно. И одета была небрежно — в сером халате, который постоянно распахивался, обнажая что-то белое, нижнее.

— Тоня, здесь и живёшь?

— Ночую.

— Не одиноко?

— Он веселит, — Антонина кивнула на край стола, где стоял телевизор.

— Новостями о взрывах, пожарах да убийствах он скорее напугает.

— А я смотрю комедии.

По её лицу видно, что эти комедии её не веселят. Осенними тёмными ночами сидеть в пустом огромном доме одинокой девушке… И телевизор не поможет.

— Антонина, а где спишь?

— Здесь, на раскладушке.

— Значит, кофе тебе в постель не подают?

— Подают.

— Ты спишь на раскладушке…

— В неё и подают.

— Кто?

— Сама себе.

Опер вспомнил, что Антонина сегодня была у следователя Рябинина. И хотел расспросить, но увидел, что она ведёт беседу на каком-то автомате. Не слушает, но вслушивается. Во что? В шорохи и трески нового дома? Пока не кончится его усадка, он будет вздыхать, как бык в загоне.

— Антонина, а зачем меня пригласила?

— Ночью со мной посидеть.

— Посидеть… В каком смысле?

— Нет, не в сексуальном.

— А в каком же?

— Тише!