Опасная профессия: писатель

«А Бурлюк гулял по столице, / как утюг, и с брюквой в петлице». «А за столиком, рядом с эсером, / Мандельштам волховал над эклером».

«Гранатометчик Лева Лифшиц» – так назвал себя в одном из стихотворений Лев Лосев, – с удовольствием преподавал в Америке русскую литературу. И когда читал в сочинениях молодых американцев: «Тургенев любит писать роман «Отцы с Ребенками…» – только улыбался в бороду. Он сам обожал юмор с переворотами. Как занимательно перевернул Лосев стихотворение Маяковского о рабочем Козыреве и о том, как он вселился в новую квартиру:

В новой квартире будет у нас благодать.
Бобика переименуем – Рекс.
Перекуем мечи на оральный секс,
т. е. будем трахаться и орать
сколько влезет, за каламбур пардон,
но главное – ванная. Остальное потом…

Поэзия Лосева вообще насыщена каламбурами, перефразами, афоризмами и перелицовкой старых поэтических одежд в новые.

Но главное – шуршит словарь,
словарь шуршит на перекрестке.

Приведем и другие строки: «Как длятся минуты, как бешено мчатся года»… «Пришла суббота, даже не напился»… «Края, где календарь без января»… «И как еврейка казаку / мозг отдается языку»… «Места заполнены, как карточки лото, / и каждый пассажир похож на что-то»… «Однажды, начитавшись без лампад, / надергав книжек с полок наугад»…

Много денег, мало денег —
каждый, каждый в жизни пленник.
На ногах у нас колодки —
в виде бабы, в виде водки,
в виде совести больной,
в виде повести большой.

Хватит? Или еще? О советском времени: «Давали воблу – тысяча народу. / Давали «Сильву». Дуська не дала». И над всеми Сильвами и Дуськами парил «красный ангел агитпропа». И страшный памятник, не медный, а бронзовый:

На рассвете леденеет
бронзовый полугрузин,
злая тень его длиннеет,
медный конь под ним бледнеет.
Зри! он пальцем погрозил.

Таков Лев Лосев. Его сознание было погружено в контекст культуры, где он совершал свои версификаторские прыжки и ужимки, как уже отмечал, забавные штучки. «Я возьму свой паспорт еврейский. / Сяду я в самолет корейский. / Осеню себя знаком креста – / и с размаху в родные места!» «Вооружившись бубликом и Фетом?..» Да, он приезжал в Россию. С удивлением озирался по сторонам. С печалью улавливал тенденцию. И снова уезжал в Америку. И грезил:

Когда состарюсь, я на старый юг
уеду, если пенсия позволит.
У моря над тарелкой макарон
дней скоротать остаток по-латински,
слезою увлажняя окоем,
как Бродский, как, скорее, Баратынский.
Когда последний покидал Марсель,
как пар пыхтел и как пилась марсала,
как провожала пылкая мамзель,
как мысль плясала, как перо писало,
как в стих вливался моря мерный шум,
как в нем синела дальняя дорога,
как не входило в восхищенный ум,
как оставалось жить уже немного…

Не знал и Лев Владимирович Лифшиц-Лосев. Он долго болел… Иосиф Бродский умер 27 января 1996 года, в возрасте 55 лет. Евгений Баратынский покинул белый свет 29 июня 1844 года, в 44 года. А Лев Лосев скончался в мае 2009 года, немного не дотянув до 72 лет.

Лез по книгам. Рухнул. Не долез.
Книги – слишком шаткие ступени.

Одним книжником на земле стало меньше. Но как утверждал Лев Лосев, «текст – это жизнь». А тексты остались. Значит, осталась и продолжает пульсировать мысль поэта, шелестеть его поэзия, резвятся его живые штучки.

Соло на ундервуде. Сергей Довлатов (1941–1990)

Все сложилось причудливо и драматично. Нужно было умереть Довлатову и пасть тоталитарному режиму в России, чтобы его произведения стали популярными. А книг о Довлатове выпущено больше, чем он написал сам.

Последними словами прижизненной книги Сергея Довлатова были: «Все интересуются, что будет после смерти? После смерти начинается – история».

В случае с Довлатовым – полное признание и канонизация. Из почти «никто» в современные классики. При жизни не признавали, и многие состоявшиеся писатели смотрели на него свысока, а после смерти все в восхищении: Довлатов! Это такое!.. А дальше фейерверк восклицаний и похвал. Ничего не остается, как присоединиться к общему хору.

Рождение и становление