Опасная профессия: писатель

Вы Лосев? Нет, скорее Лифшиц,
мудак, влюблявшийся в отличниц,
в очаровательных зануд
с чернильным пятнышком вот тут.

Ненормативная лексика? Лосев любил эти пряные добавки. И о себе в стихотворении «Левлосев»:

Левлосев не поэт, не кифаред.
Он маринист, он велимировед,
Бродкист в очках и с реденькой бородкой,
Он осиполог с сиплой глоткой,
Он пахнет водкой,
Он порет бред.

В целях экономии места дальнейшие строки изложим прозой (они и есть ритмизованная проза): «Левлосевлосевлосевлосеввон – онононононононон иуда, он предал Русь, он предает Сион, он пьет лосьон, не отличает добра от худа, он никогда не знает, что откуда, хоть слышал звон. Он аннофил, он александроман, федеоролюб, переходя на прозу, его не станет написать роман, а там статью по важному вопросу – держит карман! Он слышит звон, как будто кто казнен там, где солома якобы едома, но то не колокол, то телефон, он не подходит, его нет дома».

Немного абсурда (как выжатый лимон) в поэзию, – и коктейль а-ля Лосев готов. Пьют маленькими глотками…

Но такие стихи Лосев писал в зрелые годы, начиная с 37 лет (Пушкин закончил, а Лосев начал!) А сначала он был детским писателем и долго работал в детской литературе, в частности в журнале «Костер». До этого была школа. Неприметный и затюканный школьник. Один из критиков сравнивал его с набоковским Лужиным. Закончил факультет журналистики ЛГУ, работал на Сахалине…

«Я начал писать стихи достаточно поздно, лет в 37. В молодости же я только баловался сочинительством, и одной из причин, которая отбила к нему всю охоту, был тот факт, что самым сокрушительным критическим ударом в адрес моих стихов было обвинение в литературности. Литературность, вторичность – все это было тогда сомнительным и вызывало подозрения. Лучшим собранием поэтов в ту пору в Ленинграде считался кружок при Горном институте, куда входил Британишский, Горбовский, Кушнер и другие. Эти поэты казались лучшими, поскольку их поэзия считалась первичной. Действительно, они много путешествовали по стране, писали про рюкзаки, пот и комаров, про провинциальные гостиницы и прочие первичные реалии. Им и отдавалось предпочтение». Так рассказывал Лев Лосев. Он же был противником «первичных реалий» и все ходил по книжным тропам, наконец нашел свою неповторимую лосевскую интонацию. Отталкиваясь от классической русской поэзии, он создал свои блистательные повторы, сумев повернуть хрестоматийные строки так, что они заиграли новыми гранями и смыслом. Вот «Пушкинские места»:

День, вечер, одеванье, раздеванье —
все на виду.
Где назначались тайные свиданья —
в лесу? в саду?
………………………………………
О, где найти пределы потаенны
на день? на ночь?
Где шпильки вынуть? скинуть панталоны?
где – юбку прочь?
Где не спугнет размеренного счастья
внезапный стук
и хамская ухмылка соучастья
на рожах слуг?
Деревня, говоришь, уединенье?
Нет, брат, шалишь.
Не оттого ли чудное мгновенье
Мгновенье лишь?

Или вывернутые наизнанку строки: «Любви, надежды, черта в стуле / недолго тешил нас уют. / Какие книги издаются в Туле! / В Америке таких не издают!..»

Прозвучала «Америка». Именно в Америке поэт свой псевдоним «Лосев» сделал паспортной фамилией и с нескрываемой иронией и горечью писал:

Вы русский? Нет, я вирус СПИДа,
как чашка жизнь моя разбита,
я пьянь на выходных ролях,
я просто вырос в тех краях.
………………………………
Вы человек? Нет, я осколок,
голландской печки черепок —
запруда, мельница, проселок…
а что там дальше, знает Б-г.