Опасная профессия

После моего благополучного, казалось, визита в Москву на «смотрины», буквально через несколько дней состоялось, как я уже говорил, решение Секретариата ЦК об утверждении меня консультантом, а еще через неделю решение было отозвано. Накануне Зародову в больницу позвонили из общего отдела и сказали, что о Волкове собраны сведения, чрезвычайно его порочащие. Зачитали по телефону какой-то документ, в котором, как заметил собеседник Зародова, был «целый букет» таких качеств, которые, конечно, не позволяли работать в столь ответственном и морально чистом отделе, как общий отдел. Скажу уж сразу: звонил высокопоставленный партийный чиновник, которого в самом начале перестройки сняли с работы, поскольку он пытался получить орден «Отечественной войны», хотя и не воевал, представил диссертацию, которой не писал, получил в издательстве деньги, которые не заработал. Не называю потому, что его, конечно, не судили, но отправили на пенсию. Вот он-то и говорил про «букет», но про мой…

Зародов рассказывал неохотно, то ли не все помнил, то ли не хотел особенно вспоминать, думаю, что-то недоговаривал.

— Ну что, — мялся он, — вот там написано в начале, что ты друг Лисичкина.

Я сразу среагировал на это: что же, что друг? В чем криминал-то? Воровали вместе или врагу секреты продавали? В «Правде» работали, между прочим, вместе с вами и с Зимяниным, а Зимянина взяли в ЦК, да не консультантом, а секретарем, дали ему Героя… Что я сделал такого плохого вместе с Лисичкиным?

— Ну, ты же знаешь, как к нему относились. И чего-то вы с ним и еще с одним каким-то человеком писали…

— Чего писали?

— Ну, то ли рассказ, то ли пьесу.

— Может то, что фильм делали на «Ленфильме» вместе с ним и Марамзиным, который потом уехал за границу? Так Марамзина-то нам предложила студия, тогда и познакомились. Сценарий был принят, даже деньги за него сполна заплатили, а потом уже в Праге я узнал вдруг, что Марамзина судили, а потом предложили убраться за границу. Фильм наш тут же был снят с производства. Вот и вся история. Может быть, это что ли?

— Да нет, не знаю, там так подробно не написано, чего-то вот такое было, над чем вы вместе работали.

— Над передовыми в «Правду» главным образом!

— Чего ты на меня нападаешь?! Главное там, что друг Лисичкина.

Вот так, как клещами, я вытягивал из него слово за словом. Оказывается, вспомнили мне и историю с передовой в «Советской России». Зародов сетовал:

— Убеждал я, что в «Правду» не увольняют, что взяли тебя из «Советской России» сразу в «Правду», не такая уж, значит, вина была, и в трудовой книжке записано «по собственному желанию», чего сейчас, через пятнадцать лет вспоминать?

Константин Иванович все повторял, что в «Правду» не увольняют, ему эти слова казались очень убедительными, но я понимаю, что он не мог тому собеседнику изложить суть дела, ничем не мог доказать, что я изначально был прав. И еще я начинал понимать, что продуманно сочинен документ: наврано вроде не так уж много, но то, что действительно было, преподнесено с усилением, в таком виде, что выглядит чуть ли не криминалом. Каждый факт сам по себе не очень значителен, а вот когда «букет» — другое дело. Ни одного факта нет меньше, чем пятнадцатилетней давности. После этого я работал пять лет в «Правде», в загранпоездку был утвержден, орденом за работу в международном журнале награжден, секретарем парткома такой огромной заграничной парторганизации был. Сейчас страшно вспомнить, какой партийный праведник! Но о таких вещах — ни слова. И главное-то, конечно — критерии оценок, подход к фактам. Ну, что можно ответить на такое обвинение, что друг Лисичкина, как можно доказать, что сняли в «Советской России» с работы несправедливо, из-за самодурства заболевшего и уже впадавшего в маразм Кириленко… Чего-чего, а способы опорочить человека у нас отработаны…

— Там что-то еще такое было, — говорил Зародов, — я уж и не помню, там много всего написано, но ведь понимаешь, я же в больнице лежал. Если б не в больнице, я бы пошел в ЦК, лучше бы тебя отстаивал, может, к высокому начальству пошел, а тут сам понимаешь — сердце. Не рыпнешься с постели, если приступы идут, волновался я, переживал, спорил, хотя даже спорить-то врач запретил.

Такое понять не трудно, сам я потом испытал схожую ситуацию. Я спросил, а что же все-таки за документ был?

— Не знаю. Из международного отдела звонили в общий, зам., который нас курирует, звонил. Говорил им: мы все проверяли, чистая у него анкета, никаких зацепочек нет. А ему так высокомерно отвечают: «А у нас своя проверка!» Я подумал, что КГБ, наверное, проверяло. Видишь, как здорово работают, все до мелочи, все раскопали, даже про ребенка.

Я уже разозлился:

— Как работают, Константин Иванович? Да безобразно работают! Какой ребенок? Где его откопали, если его нет? Уж вам-то я мог бы сказать откровенно. Я, по совести сказать, не верю, что это КГБ, они все-таки профессионалы! К тому же ведь проверяли-то, наверное, до секретариата, до утверждения…

— А кто же?

— Это вы меня спрашиваете?