Опасная работа

В тот же день мы его похоронили, завернув во флаг корабля и привязав к его ногам тридцатидвухфунтовое пушечное ядро. Я прочел отходную, а грубые матросы плакали, как дети, потому что многие из них были ему благодарны за его доброту; любовь и привязанность их к капитану, подорванные странным его поведением в последние дни, сейчас вспыхнули с новой силой. Тело его, пролетев решетчатый люк, с плеском погрузилось в воду, и я видел, как оно опускается вниз, ниже, ниже, пока не превратилось в белый лоскуток, светлое пятнышко, мерцающее у грани вечного мрака. Потом и оно исчезло, растворилось, и он ушел. Ушел, унеся с собой свою тайну и скорбь, навеки похороненную в его груди, для того великого дня, когда море извергнет из себя мертвецов, и Николас Креги, восстав их мрака, возникнет вновь среди ледяного простора, улыбающийся ясной улыбкой, простирающий руки в приветствии. От всей души молю Бога, чтоб загробная жизнь его была счастливее той, которую он прожил.

Я не стану продолжать мой дневник. Нам предстоит теперь путь домой – прямой и ясный, а великие льды совсем скоро превратятся лишь в воспоминание. Не скоро смогу я оправиться от шока, вызванного недавними событиями. Начиная вести запись нашего плавания, я понятия не имел, каковы будут его последние страницы. И вот я пишу заключительные строки один в моей каюте, и время от времени вздрагиваю, потому что мне чудится, будто с палубы доносятся торопливые и нервные шаги погибшего капитана. Сегодня ночью я вошел к нему в каюту, чтобы, выполняя обещанное, составить опись вещей и внести ее в официальный документ. В каюте все было по-прежнему, все вещи находились на тех же местах, на которых я видел их в первый мой визит, но портрета в изножье его койки, о котором я говорил, не было – у меня сложилось впечатление, что его вырезали из рамки ножом и унесли. Этим последним звеном в цепи странных событий, которым я оказался свидетелем, я и завершу мой дневник плаванья «Полярной звезды».

[Запись, сделанная доктором Джоном Макалистером Реем-старшим.]

Я перечитал это странное повествование, рассказывающее о смерти капитана «Полярной звезды» и содержащееся в дневнике моего сына. Я совершенно уверен в том, что все это происходило именно так, как он пишет. Уверенность мне придает знание характера моего сына – человека разумного и твердого, не склонного к фантазиям. Однако описанные события на первый взгляд так причудливы и невероятны, что долгое время я противился публикации. Впрочем, несколько дней тому назад я имел случай получить независимое мнение на этот счет, и оно стало подтверждением правдивости рассказа, пролив новый свет на описанные события. На собрании Британской медицинской ассоциации в Эдинбурге я встретился с доктором П., давним моим товарищем по колледжу, ныне практикующим в Сэлташе, Девоншир. Выслушав мое повествование о странном приключении сына, он объявил, что был знаком с героем рассказа, и, к удивлению моему, описал его точно так же, как он был описан в дневнике, не считая того, что доктор знал капитана, когда он был моложе. По словам доктора, капитал был помолвлен с молодой женщиной необыкновенной красоты, жившей в Корнуолле на побережье. Когда капитан находился в море, его невеста погибла при обстоятельствах самых загадочных и трагических.

Случай с Черным Питером

Примечание редактора

Хотя рассказы о Шерлоке Холмсе и изобилуют описаниями различных кораблей и людей, связанных с морем, но ни один из них не несет на себе столь явственного отпечатка личного опыта Конан Дойла в качестве судового доктора на борту «Надежды», как рассказ «Случай с Черным Питером», где грудь капитана китобойного судна пронзает стальной гарпун, отчего капитан оказывается в положении «жука, наколотого на картонку». Биографы Дойла упоминают о том, что появление рассказа в журнале «Стрэнд Мэгэзин» в марте 1904 год вызвало негодование капитана «Надежды» Джона Грея, посчитавшего себя прототипом негодяя Питера Кэри. Это кажется нам маловероятным, и не только потому, что судно Кэри было приписано к соперничавшему с Питерхедом порту Данди, но и потому, что капитан Грей скончался в своем родном Питерхеде десятью годами раньше выхода рассказа.