Опасная тропа

Помню, как однажды отец привез из Баку диковинный в то время для нас фрукт — лимон, пахнущий божественным ароматом. Кожицу от этого лимона многие месяцы я носил в кармане и давал ребятам понюхать. Тогда же отец привез и красочно оформленную книгу — это была русская сказка — «Репка»: «Тянут-потянут, а вытянуть не могут». А затем, когда я уже учился в третьем классе, отец купил мне книгу «Оливер Твист». Одну тушу барана и семь аршин бязи он отдал за эту книгу. Вот как все начиналось у нас… Отец всегда говорил мне: «Сынок, учись русскому языку, потому что у нашего родного языка сила очень маленькая и границы у него ограниченные. А русский язык — это безграничный и очень глубокий океан, по волнам этого океана поплывешь ты в далекие манящие дали, и откроются тебе миры и государства. И увидишь ты не только то, что было и прошло на земле за тысячелетия, но и заглянешь в далекое будущее…»

Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНЬЕ

И вот я уже пробираюсь по ущелью к водопаду Чах-Чах. Каждый год здесь тропинки зарастают лопухами, и сейчас эти огромные шляпы укрыли влажную землю. И высоко поднялись их метелки с белыми цветами. А вот здесь, на скалах, на камнях, где частые ветры нанесли горсти земли, растут фиолетовые цветы с саблевидными листьями — это дикие ирисы. На берегу речки золотом сверкают кувшинки. Журчит ручеек, шалит ручеек, такой чистый, хоть за пазуху его, а голосок у него такой озорной и веселый — лучшей музыки для отдохновения быть не может. Вот почему врачи в последнее время рекомендуют лечение природой, созерцанием. Смотрите, как блестит на солнце рубин в зелени — земляника, нежная кисло-сладкая, вкусная ягода. Сорвал я ее и съел, приговаривая как в детстве: тебе здоровья, мне здоровья, а черту — чертова болезнь. Зеленые тополя спускаются по склону к самому водопаду, серебристые листья трепещут и поют на легком ветерке, будто звенят серебряные колокольчики. По лощинам разбрелись светло-зеленые густые заросли папоротника. Здесь в лесах встречаются: и дикая груша, и яблоня, смородина и малина. А там вот, где горбатится полуразрушенный древний мост, в детстве я собирал землянику и крыжовник. Живописный уголок, в своей первозданной красоте, хотел бы я сказать, но не могу, потому что, к сожалению, и горных ущелий уже коснулось наше время. То там, то здесь валяются жестянки «Завтрак туриста», изношенные автомобильные шины лежат в речке, разноцветная пластмассовая утварь, алюминиевые кастрюли. Досадно, просто сердце сжимается. Как груб человек с природой.

В этом ущелье бывают медведи. В прошлую весну я часами наблюдал за одной семейкой. Ну и шустрые же были медвежата! Какое это удовольствие — наблюдать за ними. Я до этого не знал, что медведи любят воду. И в одной запруде они заигрались в воде, то обнимались, став на задние ноги, то брызгали водой друг на друга, то пытались друг друга схватить зубами за холку. При опасности они легко забирались на деревья.

Кабанов у нас множество. Правоверные не едят свинины, охотники не трогают кабанов, и потому они развелись. На тех вот каменистых склонах горы Змеи водятся улары, горные куропатки. Бывают здесь и барсуки, и черные лисицы, и зайцы. Богатые у нас места…

Солнце припекает, через пиджак чувствую, а вот ближе к водопаду уже прохладно. Водопад у нас не высокий и не многоводный, но струя достаточно сильная, чтоб искупаться. Раздеваюсь на всякий случай в зарослях папоротника и спускаюсь к воде. Вода кажется холодной; сначала я продрог, затем согрелся, тело мое давно соскучилось по воде, и в душе побранил я тех, кто долгие месяцы держит сельскую баню на замке. И только высунул я голову из воды, как слышу голоса… Тысячи чертей, будто позже или раньше они не могли появиться здесь, будто ждали они, пока я разденусь и полезу под воду. Я поспешил к одежде, весь исцарапался, обжигаясь крапивой, но благополучно добрался до одежды и присел, накинув пиджак, в надежде на то, что эти люди вскоре пройдут мимо. Слышу их голоса, и надо же — женские голоса. Я раздвинул ветки папоротника и смотрю. Их было трое — это были молодые доярки с нашей фермы, три девушки, одна румянее другой. Еще бы, они хозяйки молока и сметаны… И говорили они по-русски, значит, выражали свои сокровенные мысли. Я знаю этих девушек — они учились у меня, я их учил этому языку. Одна, кажется, Асият — дочь Хадижи и чабана Али-Булата, сестра семи братьев: другая Зизи, дочь соседки Меседу, да, да, той самой, которая говорит сладко, облизывая губы и смешивая русские и наши слова. А третья, пониже ростом — Айша, дочь второй жены Кальян-Бахмуда.

— Не знаю, сестрички, что мне делать с этим проклятым почтальоном, — говорит Зизи, хрупкая высокая девушка.

— Не брани, он мой родственник по матери, — замечает Айша. Ее живые, полные задора глаза засверкали. Она еще не сформировалась, не было в ней еще той привлекательной зрелости, что в Асият.

— Все равно, будь он проклят, из-за него от отца мне досталось, даже плеть схватил… — все сердится Зизи. Говорит она, странно складывая свои маленькие губы.

— А что случилось?