— Очевидно, он не так плох, как о нем говорят, — сказал Элиас, но его слова прозвучали неубедительно. На самом деле, проступившее у него на лице отвращение красноречиво говорило о его отношении к этой семье.
Должно быть, у меня было такое же лицо, потому что он рассмеялся и, пока мы шли по последнему кварталу, дружески обнял меня за плечи. От него исходил пряный, насыщенный запах, как от дорогого одеколона.
— Не волнуйся об этом. Я сомневаюсь, что тебе когда-нибудь придется с ним встретиться, даже если мы станем лучшими друзьями.
Я усмехнулась, понимая, что могу выдать себя, если буду слишком много говорить об отношениях в его семье.
— Ну, это уже кое-что. Морелли меня пугают, хотя я мало что о них знаю.
— Ясное дело, — согласился Элиас. — В большинстве своем они безжалостные сукины дети.
— Святому они вполне нравятся, — сказала Габриэлла, слегка покраснев.
Элиас толкнул ее локтем.
— Да, и что Святой скажет, то и будет, верно, Габс?
— Заткнись, — шикнула она, но ее смуглые щеки залил румянец. — Он хороший человек.
— Кто такой Святой? — спросила я, немного растерявшись, когда мы остановились у широкой лестницы, ведущей в Метрополитен.
Вживую он был так же великолепен, как и на фотографиях. На баннере было написано, что сейчас в нем проходит специальная выставка полотен Ван Гога, но меня больше взволновала возможность увидеть Пикассо и Матисса.
— Может, позже ты с ним встретишься, — застенчиво сказала Габриэлла. — Он, наверное, за мной заедет.
— Это чертовски странно, — пробормотал Элиас. — Он какой-то…
— Ему всего тридцать один год, — возразила она, ударив его своим маленьким кулачком. — А ты в прошлом году встречался с Эвелин Мэтисон, когда она была выпускницей!
На год старше Тирнана.
Так что, на мой взгляд, не старый.
— У него бизнес с моим отцом, — продолжила объяснять Габриэлла, пока мы поднялись по лестнице и становились в очередь за билетами. — Он… он друг семьи. Хороший друг.
Элиас закатил глаза на ее очевидную влюбленность, но его улыбка была доброй.
— Тебе нравятся старики, Габс, это круто.
— Эй, даже ты сказал, что он горячий! — запротестовала она.
Элиас на секунду замер, а затем усмехнулся, звук получился немного натянутым. Пряча от меня глаза, он пошел покупать билет, и я задалась вопросом, скрывает ли он свою ориентацию или просто смущен тем, что брякнул нечто подобное.
Когда я оплачивала билет, взяв деньги из пачки стодолларовых купюр, которую вручил мне за завтраком Тирнан, у меня в кармане завибрировал телефон.
Я закатила глаза, следуя за Габриэллой и Элиасом по лестнице на второй этаж.
Последовала небольшая пауза.
Я посмеялась про себя, положила телефон в сумку и подскочила к Элиасу и Габриэлле, взяв их под руки.
— Что ты хочешь увидеть в первую очередь? — спросил Элиас. — Наша семья много лет назад пожертвовала этому музею картину Пикассо. Кажется, она находится здесь, за углом. Тебе нравится Пикассо?
У меня остановилось сердце.
Пикассо?
Папа всегда рассказывал о своей коллекции произведений искусства. Сначала он собирал ее, потому что у богатых людей должны иметься дорогие произведения искусства, но, когда я подросла, и это стало моим увлечением, папа начал покупать картины, которые мне нравились. Он всегда говорил, что однажды они станут моими.
Вместо этого он погиб в результате необъяснимого несчастного случая и оставил Аиду, Брэндо и меня в общей сложности ни с чем.
— Да, мне нравится Пикассо, — прошептала я, вслепую следуя за Элиасом по коридорам, пока мы не вошли в большой белый зал, наполненный холодным светом и теплыми, яркими картинами.
Она сразу же бросилась мне в глаза.
Картина, которую папа купил на мой двенадцатый день рождения, всего за несколько месяцев до своей смерти.
«