Опасное наследство

Моя первая ночь в тюрьме. Я ложусь рано, потому что устала до изнеможения. Онор помогает мне надеть ночную рубашку, потом разбирает постель и уходит, оставив меня наедине с моими ужасными мыслями. Я стараюсь не думать о том, что испытывает человек, когда ему в шею вонзается топор. Прежде я, конечно, не раз представляла себе это, но теперь стараюсь прогнать образы, возникающие перед моим мысленным взором, настолько они чудовищны.

А тем временем великолепный заход за окном сменяется бархатной синевой вечера. Когда наступает полная тьма, я зажигаю свечу, довольно долго просидев перед этим без света, погруженная в свои бесконечные переживания. Заставляя себя не думать о худшем, я воображаю, как защищаюсь перед лицом королевы. К сожалению, я не могу найти аргументов, чтобы убедить Елизавету в своей невиновности. Уж не знаю, правду ли болтают о ее отношениях с лордом Робертом Дадли, но должна же эта женщина иметь представление о том, что такое любить и быть любимой. Так почему Елизавета столь жестока ко мне? Неужели потому, что сама она попросту не способна на любовь? Зная королеву, я легко могу в это поверить.

Я лежу в этом страшном месте, вдали от моего возлюбленного, и мои путаные мысли постоянно возвращаются к нему. Где Нед сейчас? Все еще во Франции? Или его вызвали обратно в Англию? Может быть, он уже здесь, в этой же самой башне, где-нибудь совсем рядом. Эта мысль одновременно утешает и тревожит: Неда запросто могут обвинить в том, что, женившись на принцессе крови, он совершил государственную измену.

Уже поздно, в комнате становится прохладно, и я вижу за кроватью черные тени, – может, там мечутся демоны, а за окном ухают на дереве совы. От их жутковатых криков кожа у меня буквально покрывается мурашками. Только бы сова не села на крышу моей башни: это верный знак смерти. И я вдруг начинаю молиться: прошу сов улететь. Но они продолжают свой замогильный гомон, и это тоже кажется мне дурным предзнаменованием.

Я невольно думаю о том, сколько еще несчастных до меня были заперты в этой камере и мучились теми же страхами, что и я. Сколько из них вышли отсюда только для того, чтобы встретить свою страшную судьбу? Выпускали ли хоть кого-нибудь отсюда на свободу? А если нет, то покинули ли узники на самом деле это место? Может быть, их неупокоившиеся души продолжают обитать в Тауэре, бродят здесь по ночам? Темнота подстегивает мое воображение, и передо мной возникают самые ужасные образы. И вот я уже почти не сомневаюсь, что меня ждет судьба моей бедной сестры и что призраки тех, кто ушел отсюда на плаху, готовы обрести плоть.

Меня трясет, мне отчаянно хочется человеческого тепла, но уже поздно, и все наверняка спят. Я кричу: «Эй! Есть здесь кто-нибудь?» Нет ответа. Я лихорадочно колочу в дверь, но та по-прежнему остается закрытой, и тогда я кричу еще громче, но меня никто не слышит. Я, чуть не падая, иду к окну, ожидая увидеть внизу стражников. Но вижу там только двух идущих девушек. Одна кажется мне подозрительно знакомой, но девушки исчезают из виду, прежде чем я успеваю их толком разглядеть. И теперь я, похоже, остаюсь совершенно одна в самом сердце лондонского Тауэра – жертва собственных страхов и призраков, которые наверняка обитают в этом скорбном месте.

Из окна тянет сквозняком, и пламя свечи, заколебавшись, гаснет. Моя камера приобретает какой-то странный вид. Во мраке она кажется другой. Не могу точно сказать, что именно произошло, но атмосфера как-то разом изменилась, словно я попала в совершенно иное время. Неужели я схожу с ума? Боюсь, что так оно и есть.

Я должна успокоиться, взять себя в руки и подумать о ребенке. Я же не хочу, чтобы мои страхи повлияли на него. Дрожа, и не только от холода, я забираюсь в кровать, укладываю свое погрузневшее тело на простыни и с головой укрываюсь тяжелым одеялом, чтобы отгородиться от этого враждебного мира. Я лежу в напряжении, старательно прогоняю пугающие мысли и лихорадочно читаю вслух молитвы, но слова застревают у меня в горле.

А потом я слышу его  – поначалу так тихо, что мне кажется, это ветер шумит в листве деревьев или верещит какое-то несчастное существо, попавшее в когти совы. Но нет, вот он раздается снова – едва слышимый детский голосок. «Помоги мне!»

Голос звучит жалобно и печально: «Помоги нам!»

А потом снова – уже громче! Я лежу неподвижно, не смея пошевелиться; страх настолько охватил меня, что я боюсь даже высунуться из-под одеяла.

«Помоги нам, пожалуйста!»

Голос набирает высоту и срывается в рыдания. Кажется, он какой-то бестелесный, доносится из ночи за моим окном. А затем я слышу два голоса одновременно. Я в ужасе. Вряд ли я смогу узнать, кто со мной разговаривает, разве что, внезапно отрастив крылья, выпорхну в ночь.

– Кто меня зовет? – шепчу я.

Тишина.

– Есть тут кто-нибудь? – кричу я, на сей раз очень громко.

Но по-прежнему никто не откликается. Мне приходит в голову мысль, что это все подстроено, чтобы напугать меня до смерти. Не то же ли самое проделали в свое время и с принцами? В моем случае добиться успеха, боюсь, не составит труда: я, по моим подсчетам, ношу ребенка уже восемь месяцев, а страх, как известно, может вызвать преждевременные роды. И конечно, если в результате я скончаюсь, кое для кого это будет очень удобно.

Однако, с другой стороны, все происходящее не слишком похоже на дело рук человеческих: эта странная атмосфера, загадочным образом изменившаяся комната, потустороннее звучание детских голосов. Я начинаю подозревать, что столкнулась с потусторонними силами. Когда ты в темноте совсем одна, в такие вещи легко поверить.

Я лежу неподвижно, жду, затаив дыхание, ловлю каждый звук. Но до меня доносятся только шелест листьев и далекие крики сов. Кажется, комната вернулась в нормальное свое состояние, и, когда воцаряется тишина, я успокаиваюсь. Наверняка все это лишь нервы, игра воображения. У меня мурашки бегут по коже, когда я думаю о том, чьи голоса это могли быть.

Господин Айлмер добросовестно учил нас с сестрой истории. Я хорошо знакома с популярными хрониками Ричарда Фабиана и Эдварда Холла. К тому же у наших родителей была прекрасная библиотека, и я даже читала «Историю Англии» Полидора Вергилия. Из этих книг господин Айлмер черпал уроки нравственности, приводя в пример различные судьбы наших королей и королев. В том числе он рассказывал нам и про Ричарда III. В этих хрониках говорилось: современники были убеждены в том, что король Ричард приказал тайно предать смерти двух малолетних племянников, сыновей своего брата, короля Эдуарда. Историки называли это деяние гнусным убийством, и я выросла в убеждении, что так оно и было на самом деле, потому что никто из тех, кого я знала, – и в первую очередь господин Айлмер – никогда не ставил этот факт под сомнение.

Выходит, они страдали и умерли здесь, эти несчастные маленькие принцы. Так что их призраки наверняка наведываются в это страшное место. Неужели жалобные детские голоса, которые я слышала, принадлежали убитым сыновьям короля Эдуарда? Чего только не придет в голову одинокой женщине в черном царстве ночи!