Опасное увлечение

— Не хочу, чтобы она меня видела. Не сейчас!

— Почему? — На фоне детской истерики спокойный, лишенный выражения голос Кристофера чудотворно успокаивал ее сына.

— У меня нет о-отца, — всхлипнул Якоб. — И… я мужчина в нашей семье. У нее больше никого нет. И кто защитит ее, если не я? А я поступил не по-мужски.

Милли прижала ладони к губам: для маленького мальчика он слишком сильно корил себя. В этом виновата она? Не она ли возложила на его хрупкие плечи бремя ответственности за свое счастье, за свое одиночество?

Ей стало больно за него, потому что он не знал, что его отец сегодня умер. В этом доме только леди Нортуок могла похвастаться воистину благородным происхождением. Он же был незаконнорожденным сыном иммигрантки, которого воспитывала женщина, ничего не знающая о детях, вообще не знающая ничего, кроме того, что она его любит.

А что, если этого недостаточно? А что, если ее недостаточно? Ей захотелось броситься к нему, чтобы обнять его как тогда, когда он был таким маленьким и обвивал ее своими ручками и ножками, вцеплялся в нее что было сил, плакал, пока она успокаивала его поцелуями.

Фара предостерегающе положила ей руку на плечо, многозначительно глянув в дверной проем.

— Я уже рассказывал тебе, что и у меня нет отца, — ласково произнес Кристофер. — Никогда не было.

— Вы хотя бы знали, кто он?

Кровать скрипнула, видимо, Кристофер присел на ее край.

— Нет. Мать никогда не говорила мне. Сказала, что он не достоин упоминания, и я поверил ей на слово.

— А как звали вашу мать?

— Кристина, — в устах Арджента имя прозвучало странно, как будто он никогда не произносил его.

— Вы ее защищали?

Милли закрыла глаза, дрожащие руки были все еще прижаты ко рту, и из-под век покатились горячие слезы.

— Нет. — Голос Кристофера помрачнел, но оставался сдержанным. — Тебе нужно понять то, что я в твоем возрасте не понимал. Любой матери, и твоей, и моей, больше необходимо защищать нас, а не искать у нас защиты. Твоей маме нужно, чтобы ты был ребенком, пока ты ребенок, и мужчиной, когда ты станешь мужчиной.

Это правда. Он был на сто процентов прав. Если бы не ее сын, не страх за него, не любовь к нему, у нее никогда не было бы той ярости и силы, которую она почувствовала в катакомбах.

Якоб перестал плакать, и на миг воцарилась такая невероятная тишина, что Фара и Милли бросились друг к другу в объятия, понимая, чего стоил убийце этот разговор и что мог почерпнуть из него Якоб.

— Да? — все еще со слезой в голосе спросил ее сын.

— Да. Когда мне было столько же лет, сколько тебе, моя мама очень старалась, чтобы мы были вместе, чтобы я был счастливым и отважным. Она старалась для меня, но благодаря этому и сама была счастлива.

— Моя мама просит меня учить ее тому, что я проходил в школе или прочитал в книге, — произнес Якоб, и Милли ощутила одновременно радость и горечь от того, что он понимает. Радость, потому что он чувствовал ее заботу, и горечь, потому что считал ее такой юной. — Она притворяется, что не поняла, все повторяет за мной неправильно, и мы смеемся.

— Ну вот, видишь? Твоя мама… она…

Милли затаила дыхание, и даже ее сердце, кажется, замерло в ожидании его следующего слова.

— Мистер Арджент? — спросил Якоб.

Милли поморщилась, недовольная тем, что ее сын не мог еще немного помолчать, чтобы она услышала, что хотел сказать Кристофер.

— Что делала ваша мама, когда вы не хотели спать?

Ее сердце забилось снова.

— А что делает твоя? — лаконично осведомился Кристофер.

— Я не знаю. Я всегда сплю.

Прошла вечность.

— Она… она пела. — Голос Кристофера дрогнул. — Мы пели.

— Пели что?

— Песни, конечно.

— Какие песни? — нетерпеливо спросил Якоб.

— Да я уже не помню.

— Ни одной?

Скрипнул матрас.

— Может, одну.

— Споете мне?

— Нет.

— Пожалуйста?

— Нет.

— Тогда я не засну, — заканючил Якоб.

— Ну и ладно. Тогда ты так сильно устанешь, что долго не сможешь ни бегать, ни играть.

— Как она хоть называется? Может, я ее слышал?

Якоб, кажется, успокоился, и Милли была страшно благодарна.

— Хорошо, — согласился Кристофер. — Это старинная кельтская колыбельная.

— А, я ее знаю! — закричал Якоб. — Старая миссис Макмастерс пела ее мне, когда мама была на сцене. А вы что, шотландец, мистер Арджент?

— Кто знает. Возможно.

И высокий тонкий щемящий сердце нежностью голос Якоба зазвучал в ночи:

Украдкой придите ко мне,
Сладкие грезы о смехе,
Свободе, покое весны…

— Я… дальше не помню, — вздохнул Якоб.

Прильнув к Милли, Фара невольно прижала руку к сердцу, когда, изумив их обеих, Кристофер чуть слышно подхватил:

Играй же, улыбка, на милых устах!
Спи! Отгоню я и ужас, и страх…

Будь ее глаза бесслезны, будь ее сердце свободно, все изменил бы этот миг. Однако Милли поняла о своем неудавшемся убийце, ставшим ее любовником по договору, то, что, может быть, не узнала бы никогда.

У Кристофера Арджента был ангельский голос.