Опасность тьмы

– Да, конечно. Я думаю, если бы они поймали кого-то… то… Нет, это ужасно.

Но что-то здесь было не так. Это было очевидно.

– А где все это было?

– В новостях. Кэти Дерхам рассказывала.

– Нет, где была… Та, другая, которую зовут так же, как твою Винни? Где она была?

– А вот это вообще удивительно.

– Что, что удивительно, Эйлин?

– Удивительно то, что не только ее имя и возраст совпали, но и то, где они жили. Она жила там же. Там же, где наша Винни! Они даже живут в одном городе!

Она снова начала смеяться жутким хихикающим смехом, но ее глаза теперь остановились на его лице и не могли сфокусироваться ни на чем другом, ее глаза умоляли его посмеяться вместе с ней над тем, насколько это действительно удивительно, что есть две женщины с одинаковыми именами и одного возраста, две Эдвины Слайтхолм, которые живут в одном городе, две…

Сердце Даги Милапа начало так сильно колотиться, что он почувствовал страшное давление у себя в груди, в ушах, в голове. Жуткое, пульсирующее давление.

Тридцать три

– Это я.

– Ну привет тебе. Как там дела?

– Хорошо. Отлично.

– Много народу?

– Толпы.

– Продали что-нибудь?

– Примерно половину, прямо во время показа. По меньшей мере половину, я их еще не пересчитывал.

Саймон сидел в своей машине на тихой улице за галереей. Было только девять часов – он специально улизнул до окончания закрытого показа, до ухода зрителей и до того, как Мартин Ловат, владелец галереи, успеет в него вцепиться и пригласить на ужин. И, прежде всего, до того, как Диана поймет, что он ушел.

– Сай, это правда очень, очень приятно слышать. Жаль, что нас там с тобой нет. Родители появлялись?

– Нет. Мама послала милую открытку.

– Боже, серьезно?

– Ты же знаешь, что отец скорее умрет, чем окажется в художественной галерее, а мама без него не пойдет. Их никогда не было. Я не ждал их и в этот раз.

– Подожди, Сай… Мне кажется, я слышала Феликса. Сейчас. – Прошло ровно пять секунд полной тишины, в которые Кэт внимательно вслушивалась, а потом она сказала: – Нет, ложная тревога. Значит, теперь будешь праздновать? Что-то гламурное рядом с Мэйфэйр?

– Нет. Я еду домой. Я даже подумывал спросить, нельзя ли мне зайти.

– Что, сегодня? Но ты только приедешь после одиннадцати.

– Извини, наверное, не лучшая идея.

– Если честно, нет. Его величество теперь будит меня каждые два или три часа, а Сэм по-прежнему приходит к нам в постель. На самом деле я уже собиралась подниматься, когда ты позвонил.

– Ладно.

– Ты какой-то невеселый. Что случилось?

– Ничего. Ты, кстати, не слышала никаких новостей?

– Да, в шестичасовых только об этом и было. Толпы кричащих женщин, бегущих за фургоном, в котором ее увозят из зала суда. Это выглядит пугающе.

– Эдди Слайтхолм выглядит пугающе.

– Хочешь, приходи завтра? Я буду дома к четырем. Поужинаешь и останешься.

– Только если ты правда приглашаешь.

– Ой, да иди ты, Саймон, – весело сказала Кэт и положила трубку.

Через заднее стекло он увидел, как группа людей из галереи поднимается вверх по улице. Он выехал с обочины и нажал на газ.

Его должен был окрылить успех на закрытом показе. Он разговаривал с художественными критиками из национальной прессы, видел, как на его картины лепят красные кружочки [11], чувствовал живой интерес, который к нему проявляли. Но он одновременно испытывал и некоторую отстраненность, как будто эти картины вместе с их успехом не имеют к нему никакого отношения, и в то же время, взглянув на какую-нибудь из них, очень отчетливо ощущал, насколько они были для него близки и как ужасно то, что все и каждый может их рассматривать, обсуждать, критиковать. Он любил только работу саму по себе, только процесс созидания – в тишине, в одиночестве. Все сопутствующее он просто принимал как данность, а кое-что и презирал. Он печально покачал головой своим собственным мыслям.