Опасные соседи

Она крепко обнимает старика. Она понятия не имеет, увидит ли она его снова. И спешит выйти из его комнаты, прежде чем он заметит ее слезы.

31

— Сегодня вечером я собираюсь остаться в доме, — говорит Миллер, ставя на стол пустой стакан из-под пива. — Если вы не против. Что скажете?

— Где вы будете спать?

— Я не собираюсь спать.

Судя по его лицу, он настроен решительно. Либби согласно кивает.

— Ладно, — говорит она. — Оставайтесь.

Они возвращаются к дому, и Либби вновь отпирает замок, вновь снимает деревянный щит, и они вновь входят в дом. Внутри они на миг застывают неподвижно, глядя вверх и прислушиваясь, не послышатся ли наверху шаги или шорохи. Но дом молчит.

— Итак, — говорит Либби, глядя на Дайдо, — пожалуй, нам пора домой.

Дайдо кивает, и Либби делает шаг к входной двери.

— С вами все будет в порядке? — говорит она. — Здесь? Одному?

— Слушайте, — говорит Миллер. — Посмотрите на меня. Неужели я похож на человека, которому будто будет страшно одному в темном пустом доме, где погибли три члена секты в каких-то балахонах?

— Может, вы хотите, чтобы я тоже осталась?

— Нет. Поезжайте домой, и ложитесь в свою красивую уютную постельку.

Он гладит пальцами бороду и смотрит на нее очаровательными щенячьими глазами.

Либби улыбается.

— Вы хотите, чтобы я осталась, не так ли? — говорит она.

— Нет. Нет, нет и нет.

Либби смеется и смотрит на Дайдо.

— Ты не против ехать без меня? — спрашивает она. — Я буду завтра утром. Обещаю.

— Оставайся, — говорит Дайдо. — И приходи завтра на работу в любое время. Без всякой спешки.

* * *

Когда Либби, проводив Дайдо до станции метро, возвращается в дом, уже начинает смеркаться. Она окунается в атмосферу жаркого летнего вечера в Челси, с его толпами белокурых подростков в рваных джинсовых шортах и огромных кроссовках, с шикарными комнатами в окнах первых этажей. Пару мгновений она представляет, как будет жить здесь, став частью этого утонченного мира, настоящей девушкой из Челси. Представляет дом на Чейн-Уолк, под завязку забитый антиквариатом, хрустальными люстрами и произведениями современного искусства.

Увы, стоит ей открыть дверь дома номер шестнадцать, как фантазия рассеивается. Дом обветшал, сильно попорчен плесенью.

Миллер сидит в кухне за большим деревянным столом. Когда она входит, он поднимает взгляд и говорит:

— Нет, вы только взгляните на это.

Используя подсветку телефона в качестве фонарика, он смотрит на что-то внутри ящика. Либби заглядывает внутрь.

— Видите? — спрашивает Миллер.

В самой задней части ящика, черным карандашом кто-то нацарапал: «Я — ФИН».

32

Через несколько недель Салли уехала от нас. Еще через несколько дней Берди перебралась в комнату Дэвида. А вот Джастин даже не думал никуда уезжать. Он остался в спальне, в которой раньше жил с Берди.

Меня так и не наказали за эксперимент с кислотой и улетом, как и Фина. Но было ясно: для Фина потеря матери хуже любого наказания, какое только мог придумать его отец. В первую очередь он винил самого себя. После этого он обвинил Берди. Он презирал ее и называл «это». Затем он обвинил своего отца.

А потом, к сожалению, и главным образом подсознательно, он обвинил меня. В конце концов, именно я сообщил ему эту ужасную, роковую весть, которой он непреднамеренно разрушил брак своих родителей. Не скажи я ему, ничего бы не было: ни похода по магазинам, ни кислоты, ни гадкого дня откровений о поцелуях свиней. И наш союз, который мы заключили в тот день на крыше, не просто испарился, а, я бы даже сказал, сгорел в облаке ядовитого дыма.

Трудно было не согласиться с тем, что все это я навлек на себя сам. Когда я думал о том, чего я хотел добиться, рассказывая ему, чему стал свидетелем, о моем желании ужаснуть и произвести впечатление, об отсутствии у меня сочувствия или понимания того, какую реакцию это может вызвать в Фине, да, я ощущал чувство личной ответственности. И я заплатил за это цену, видит бог, я ее заплатил. Потому что, невольно разрушив брак его родителей, я тем самым невольно разрушил и свою собственную жизнь.

* * *

Вскоре после того, как Салли уехала, я наткнулся в саду на Джастина. Сидя за столом на террасе, он перебирал охапки трав и цветов. То, что он остался под одной крышей с изменившей ему женщиной, было выше моего понимания — было в этом нечто печальное, подрывавшее нравственные устои. Он продолжал, как и прежде, ухаживать за своими растениями, собирал их, превращал в порошки, которые затем ссыпал в маленькие холщовые мешочки, наполнял настойками крошечные стеклянные пузырьки, к которым привязывал бирочки с надписью «Аптекарь из Челси». Он носил ту же одежду, и его походка оставалась прежней. Я не замечал в нем никаких внешних признаков внутренних переживаний или разбитого сердца. Поскольку я сам мучился душевными страданиями по поводу моих столь скоротечных отношений с Фином, то мне было любопытно узнать его мысли. После того как Салли уехала, Берди и Дэвид сошлись, а мои собственные родители превратились в тени себя прежних, Джастин, как ни странно, производил впечатление одного из самых нормальных людей в нашем доме.