Опасные земли

Инквизитор затянулся и выпустил дым.

– Эт, братишка, не просто тело, ха-ха-ха! – смех прервал кашель. – Кхе-кхе, черт… Крепко ты меня проколол…

Эт, братишка не просто тело – это жизнь. Нет другой цены. Жизнь за жизнь.

– Правильно, – сказал рыцарь. – И твоя жизнь теперь принадлежит Тьме. Цена уплачена.

Рыцарь начал оседать, ноги его больше не держали. Кровь лилась все обильнее, а рана, кажется, начала дымиться.

– Надо же, старый меч работает по-прежнему, – и повторил: – Цена уплачена, воин.

– Еще нет, – ответил инквизитор.

Что-то менялось. Над Хозяином и вне его поднималось нечто. Нечто, не имевшее формы, сиявшее настоящей первородной Тьмой, которая была до света, до нашего мира. Нечто ничтожное, как точка в пространстве, и громадное, как город. Нечто, заставившее антиквара, немо следившего за схваткой, зажмуриться. Нечто настолько непредставимое и могучее, что даже живые мертвецы замерли, обернувшись навстречу явлению оно. Бой в храме и рык, стон, вой на площади затихли.

Слуги внимали пришествию подлинного облика Хозяина, бездны, слабой, расколотой на части, но все еще мощной достаточно, чтобы казаться временем, разрушителем миров, а может – быть им.

– Оно твое, а ты его, – сказал рыцарь, упав на колени.

– Не сегодня, – ответил майор, зажимая сигарету в зубах.

Руки его нашли гранату.

– Не вставай, Слава! – крикнул Бецкий. – Все ложитесь, на всякий. Курение убивает, ты в курсе? А еще вот это.

В змеящейся Тьме, которая покидала Хозяина, кувырнулся колпачок. Зашипел запал. Инквизитор, прижав немецкую колотушку к груди, упал на гранит, скорчившись, накрыв смертоносный подарок.

Грохнуло.

Тело майора подбросило на полметра. Заструился дым, смешав запах сгоревшей взрывчатки с запахом крови. Инквизитор умер.

– Нет! – шепнул, как будто закричал, рыцарь. – Нет!!!

– Нет! Нет, только не так! – закричал художник, успевший подняться из-за скамей.

– Слава! – Быхов с пола.

Лицо юноши подернулось серой пеленой, а глаза тысячелетнего мертвеца потухли. Рядом с инквизитором упокоился Хозяин.

Тьма, осиротевший ее осколок, принялась пульсировать, с каждым тактом становясь все меньше, пока, наконец, не превратилась в простую точку, которая не излучала более ничего, не рвала на части мироздание и не грозила расколоть саму душу каждого, кто осмелился бы всматриваться в нее слишком долго. Потом исчезла и точка. Которой некуда было войти, некем было обратиться, некого было обратить в себя.

Теперь цена и в самом деле была уплачена по самому строгому счету.

Разом стихла гроза и перестал дождь, как будто и не надсаживалась буря за стенами. Попадали мертвецы, обращаясь в мумии, высыхающие и распадающиеся на глазах. Исчезла нить, связывавшая тела с чудовищной не-жизнью, нить, подвесившая само время. По камню и дереву, по краскам и серебру, по сводам и контрфорсам, по сукну, льну и железу, словом – по всему зримому миру словно прошлись тряпкой, стерев в считаные мгновения пленку сиюминутного. Все на глазах распадалось, старело, ржавело, замирало, становясь тем, чем положено, – очень и очень старым, уставшим, лишенным жизни.

Фигуры воинов, бившихся с мертвецами, сперва показались размытыми и туманными, потом тумана в них стало больше, чем формы, а потом не осталось ничего, кроме самого тумана.

Тело Хозяина, как и корпуса его марионеток, стремительно высыхали, пока не превратились в едва заметную тонкую пыль. Не поддалась распаду лишь Тень, стоявшая посреди всеобщего исчезновения, словно статуя в измочаленных латах.

– Нет! Только не так! Почему я все еще жив?! – художник подбежал к амвону, встав около Тени.

По сухим щекам струились слезы, настоящие, искренние слезы упущенных возможностей.

– Да, Гектор, да! – Тень повернулась к нему и подняла забрало. – Ты сделал выбор, когда сбежал от нас до того, как город закрылся от мира.

– Но как, Уго?!

– Я тоже сделал выбор, я заплатил, остался здесь, в этом дерьмовом дерьме на черт знает сколько веков, – железная рукавица простерлась над телом инквизитора. – И паренек заплатил вместо тебя, старого трусливого козла.

– А я?..

– А ты? Ты выбрал жизнь. Вот и живи, испанец! Прощай, мне пора.

Не слушая более причитаний художника, Тень, или, вернее, Уго де Ламье, скрежеща утомленной сталью, дошел до собственного большого меча, что валялся на полу там, куда его отбросило взрывом, закинул клинок в ножны. Не обернувшись ни разу, рыцарь пошагал к выходу – на площадь, которую накрывал густой утренний туман.

Поначалу его высокая фигура была хорошо видна, потом остался лишь силуэт, а потом скрылся и он. Навсегда.

* * *

Зеленый «Паджеро» завелся, будто и не глох никогда.

Внедорожник уносил поредевший отряд домой.

Антиквар крутил баранку, Быхов курил, высунувшись в окно на переднем пассажирском месте. Художник, понурившись, обнимал трость, которая скрывала клинок, так им пригодившийся.

– Так вас зовут не Понтекорво? Вы Гектор, дон Гектор? Как такое может быть? – все спрашивал и спрашивал Ровный, чье любопытство проснулось, стоило отступить страху смерти.

Недовольный такой витальностью, старик отмалчивался, но все же вынужден был отвечать – а куда деваться?