Опасные земли

– Замок совсем не мой собственный. Я младший сын Якова, младшего брата Генри II, папеньки Уильяма, действующего лорда Синклера, 2-го графа Оркнейского и Шетлендского, 1-го графа Кейтнесс, барона Рослинского. После того как он лишил наследства своего первенца, я в очереди на титул, кажется, одиннадцатый. Уильям весьма плодовит – законных сыновей у него в запасе шестеро. Чай, все не перемрут. Ну а мне осталось искать удачи в чужих землях. Сражался в Италии.

Потом – во Франции. Но во Франции повезло: поступил в королевскую гвардию, а оттуда – на дипломатическую службу, будь она неладна.

По окончании многословного погружения в начала шотландской генеалогии два рыцаря принялись увлеченно обсуждать любимую тему всех аристократов: кто кому приходится родственником. Беседа прихотливо извивалась, заведя попутчиков в такие дебри, где человек неподготовленный легко свернет шею. Выяснилось, что во времена Филиппа Августа один из древних Синклеров нес службу во Франции и женился на много раз пра, много раз троюродной бабке из рода, на ветвях которого в конце концов созрели де Лалены. То есть, хоть и сорок девятая вода на киселе, а все родня.

И это очень хорошо, что сорок девятая, – с таких родственников взять нечего, откуда, опять-таки, искренность отношений.

Искренность увлекла новонайденных родичей с дороги родословия на дорогу приключений – еще одну излюбленную тему. Приключения привели прямиком в солнечную Италию, а Италия – в Брюгге, где оба рыцаря имели единственного общего знакомого итальянца – Петрония.

– Что за тип этот Петроний? – спросил сир Джон. – Я хорошо разбираю тамошние говоры, но не могу взять в толк, откуда он.

Филипп почесал затылок под шляпой.

– Это не меня надо спрашивать, а Уго! Они старые знакомые. Но Петроний уже бог знает сколько лет тому осел в Брюгге, вот и нету никаких следов акцента. Он, считай, местный.

– Не похож ваш кабатчик на кабатчика. Вроде обычный толстяк, но иногда так глянет, что аж до костей, если вы понимаете, о чем я.

– Опять вопрос к Уго! Они воевали вместе. И… еще какие-то дела делали. Так что наш Петроний с большим прошлым человек, откуда и взгляд.

– Мне показалось, что его в Брюгге если не боятся, то опасаются, – Синклер заинтересованно глянул на Филиппа. – Из-за непростого прошлого?

– Он о прошлом никогда и никому не рассказывал. Опасаются – да, но не поэтому. Во-первых, – де Лален принялся загибать пальцы, – Петроний может намять бока, очень даже запросто. Во-вторых, у него там не таверна, а натуральное отделение биржи. Кого только в тот кабак не заносит! Хитрый итальянец всегда знает все. Иногда кажется, что во дворце узнают новости после Петрония. Упадут цены на соль, поднимутся на сукно, волнуют ли жителей Гента военные налоги, да, черт возьми, сами жители еще не уверены, а он уже знает – волнуют. Трудно не уважать человека, который не только в состоянии набить морду, но и помнит, что вы кушали на завтрак. Кстати, а вот и несокрушимый де Ламье пожаловал!

Перед собеседниками в самом деле объявилась рослая фигура немца. С плаща стекала вода, с провощенных сапог – комья жидкой грязи, на шпорах – глина, лицо недовольное и хмурое, но это как водится.

– Дождь не унимается, досточтимый сир Уго? – спросил Синклер, привставая.

– Кой там черт! Дерьмо падает с неба все сильнее. С неба должно падать только птичье дерьмо, а не вот это вот, да еще в таких количествах! – Уго скинул плащ, встряхнул его, подвесив в воздухе водяную кисею.

– Уго, просвети нас, чем таким ты занимался в Италии вместе с нашим жирным другом Петронием? – Филипп хитро прищурился, гадая, не даст ли слабину Уго, нарушив многолетнее молчание по поводу некоторых интересных вопросов.

Зря щурился молодой рыцарь. Немец лишь покачал головой, поправил перевязь с длинным мечом и кинжалом и отрезал:

– Этого никому знать не след. Было и было. Кому надо – знают. Всем остальным – незачем. И… – Уго поглядел в лицо ученика сверху вниз. – …Запомни о Петронии главное: он тебе не друг.

– А тебе?

– Он не друг никому.

Филипп был настроен порасспросить воспитателя, копнуть прошлое на всю глубину. Тем более спешить было некуда. Да и последняя фраза требовала пояснений. Не бывает такого, чтобы кто-то не был другом кому-то – не настолько плох Петроний, хотя, конечно, жадина, выжига и плут.

Но расспросить не вышло.

То самое неудобство, которое сменило галантную неловкость при начале беседы с шотландцем, решилось, наконец, подняться во весь рост… ну, если будет позволена такая формулировка.

Лицо молодого рыцаря приобрело зеленоватый оттенок и крайне озабоченное выражение. На лице была нарисована проблема, и была та проблема самого деликатного свойства. Зоркий Уго, который, как мы помним, смотрел именно на него – на лицо, данные перемены заметил. Если зоркости ему было не занимать, то вот тактом и предупредительностью характер немца не отличался никогда.

– У-у-у, юноша! Ты ел ту колбасу, что мы везли из Брюгге, или ту, что затарили в Куртрэ?

– Брюгге, – только и смог выдавить Филипп.

– Сколько ты ее сожрал, несчастье?

– Кусков семь или девять, не помню!