Опасный водоворот

Когда Ласло возвратился, Доктора уже не было в комнате. Тот куда-то исчез. Вдрызг пьяные участники пирушки — а таких было большинство — вразнобой горланили песни. Варга заснул, и две санитарки уложили его на носилки. Изо рта у него двумя струйками текла слюна, он что-то непрерывно бормотал. Лицо у него побледнело, на лбу выступил пот, руки бессильно свесились.

Трезвым оставался, пожалуй, один Фараго. Чатаи уже выступал перед второй группой слушателей.

— Куда ушел Доктор? — спросил Ласло.

— Не знаю, наверное, он перепил… — ответил Фараго.

— Странный человек… Боится мести! Конечно, ему-то никто не давал пинка, — с трудом выговаривая слова, сказал Ласло.

— А тебе дали?

— Мне? Еще какого!

— В самом деле?

— Ви… видишь ли, — заплетавшийся язык отказывался служить Ласло, — я сын простого крестьянина, и я не сторонник мести… Так вот, я… тебе говорю… Если бы сейчас… если бы сейчас… он был здесь… Моравец, эта подлюга… Видишь, вот пистолет, — и он вынул пистолет из кармана.

— Вижу, — ответил Фараго, — но ты лучше убери.

— Ладно, уберу, но… я… я этим пистолетом пристрелил бы его… как собаку… Понял?..

— Кто этот Моравец?

— Секретарь парторганизации… в деревне… в Тиссамартоне…

— Он что, обидел тебя?

— Очень! — Ласло выпил еще стакан. Глаза у него покраснели. Видимо, слишком много горечи и обиды воскресила его память, если слезы появились на глазах. — Очень… очень обидел меня… Мой отец — старый коммунист. Батраком был на хуторе Шовари. Мы жили в большой нужде… Летом отец нанимался работать на жатве… вместе с матерью. Я был еще малышом, когда отец организовал забастовку жнецов в имении Баги. Пришли жандармы, избили его, арестовали… В девятьсот сорок пятом он первым создал партийную организацию. Секретарем его выбрали… и председателем комиссии по разделу земли… Его любили у нас… Он хотел, чтобы я стал рабочим. Был у него друг Йожеф Брукнер. Он живет здесь, на улице Йожефа. Тоже старый коммунист… Когда мне исполнилось четырнадцать, меня отдали Брукнерам. Дядя Йожи устроил меня на завод учеником. Потом я стал инструментальщиком. Когда нас освободили, записался в вечерний техникум. Окончил его. На том же заводе стал работать техником… Сделал предложение Эржи, дочери дяди Йожефа… В пятьдесят втором году отца арестовали. Я примчался домой. Там уже новый секретарь парторганизации — Моравец. На отца моего наговорили, будто он связался с кулаками, поддерживал выселяемых, критиковал заготовки и еще невесть что… Я все перепробовал… Никто не помог. Я не мог даже письма отцу передать… Мне сказали: «Моравец убрал его с дороги…» С тех пор я ненавижу Моравца. Он тоже старый коммунист. Вернулся на родину из Франции. А меня и слушать не захотел… Потом меня не приняли в университет… Старика моего освободили в пятьдесят третьем. Поседел он, белым стал как лунь… Из кооператива его исключили. Он вернулся на хутор. Мать моя умерла еще в 1945 году, и он жил на хуторе вместе с тетей Мари, сестрой матери. День ото дня ему становилось хуже… Писал заявление за заявлением… просил восстановить его в партии. Ему даже не отвечали. Я был дома летом… Его нельзя было узнать… Высох весь, жил одной надеждой… надеждой на то, что когда-нибудь невиновность будет доказана… Только этим и держался… Я уже год в армии… Представь себе, на меня смотрели… как на врага… Я даже не мог поступить в офицерскую школу.

— Теперь сможешь, мальчик, еще генералом станешь, — перебил его Фараго.

— Словом, все это сделал Моравец… Можно ли ему простить? Ведь нельзя же? Верно?..

— Об этом не может быть и речи!.. А где сейчас твоя невеста?

Лицо у Ласло помрачнело.

— Эржи?.. Не знаю! Если бы узнать… Вчера я послал одного парня к ним домой. Мать ее тоже не знает. Сражается где-нибудь на баррикадах… Она правильная девчонка.

— Ты хороший парень, Ласло! Но за этим Доктором понаблюдай! Мне он не нравится. Послушай, а где Моргун? Я не видел его весь вечер.

— У него какие-то дела. Он передал, что придет попозже… — ответил Ласло.

Доктор с тяжелой головой брел по больничному парку. Почувствовав усталость, он присел на мокрую скамью. Поднял воротник своего пальто из искусственной кожи, втянул голову в плечи. Засунув руки в карманы, вытянув длинные ноги, он задумчиво смотрел на свои поношенные ботинки.