Опасный возраст

— Не знаю, — нахмурилась Элена. — Боюсь, буду занята в ближайшую неделю. Но мы же спишемся?

— Конечно, — с облегчением вымолвил я.

— Ну пока… — бросила она и снова вернулась к обсуждению чего-то с этими двумя.

Я вышел на улицу чуть позже, а их уже и след простыл. В темно-синем вечернем небе сияли звезды, было ясно и очень холодно. Я стоял пару минут на крыльце музея, таращась то в небо, то по сторонам, и отправился в итоге домой, чувствуя себя абсолютно сконфуженно. Почему Элена так поступила?

Может, я был наивен, как девчонка, но для меня поцелуй что-то да значил. Я не ходил по улицам, целуя всех подряд. Я вообще целовался только с двумя людьми: с Алиной, в которую был влюблен, и с какой-то девкой по пьяни. И не видел смысла собирать впечатления ради количества, хотя Дэн, поступавший именно так, утверждал, что любой опыт бесценен.

«Послушай, Элена. Это не шутки. Второй раз расквасить себе сердце я не позволю».

9

Я маялся еще несколько дней, не зная, как поступить. Мне хотелось бросить все и прибежать к ней домой посреди дня или даже ночи, сказав, что у меня есть на это право. Так мы говорим, оправдывая поступки, совершенные ради тех, кого любим.

Опять началась учеба, но концентрация была ни к черту. Мысли об Элене превратились в рой червей, которые проели мою голову насквозь. Я не переставал вспоминать малейшие особенности ее поведения, понимая, что в тот раз в музее самую малость приоткрылась дверь, ведущая к ее настоящей личности.

Ее публичный образ был полон загадок и шарма. Она блистала своим интеллектом и широтой взглядов, поражала тонким вкусом и нечеловеческой проницательностью. Но за этим терялась ее истинная личность: она словно разбивала себя на миллионы улыбок и таинственных фраз, которые превращались в зеркальный лабиринт.

Я всегда хорошо понимал других людей: я в них погружался против воли. В некотором роде это можно было назвать моим единственным настоящим хобби — копаться в других. И мне не давало покоя, что с Эленой роли словно менялись и это я каждый раз оказывался под микроскопом.

Но и у нее нашлись слабые места.

Я понял, что Элена — замкнутый человек, буквально ненавидящий пускать других в свое личное пространство. Хотя поначалу казалось, что все наоборот. Она так легко распахнула передо мной двери своего дома, продемонстрировав странное покровительство. Но это была иллюзия. О том, что происходит у Элены внутри, можно было понять, лишь глядя на ее картины, потому что в творчестве не получается лгать: это самое интимное откровение. И, анализируя ее злость, оттого что я вынудил рассказать что-то о себе, манеру ускользать от личных вопросов, ее страшные и прекрасные картины, я открывал какую-то правду о ней.

Элена была мрачным, сосредоточенным на своих переживаниях человеком. К тому же могла быть по-настоящему жестокой — подсказывало мое шестое чувство, хотя явных признаков пока не было. Я никогда не видел, чтобы она кого-то оскорбляла или унижала. Но через ее воздушный, почти добродушный сарказм проскальзывало что-то вроде лезвия. И она знала, что может вонзить его в любого, но хорошо себя контролировала.

А еще лучше человека раскрывает поцелуй. Мне было достаточно одного прикосновения к ее губам, чтобы понять, что Элена прекрасно управляет своими эмоциями и может рассчитывать их дозировку.

Но она была первым человеком, который меня понял.

В среду я забил на уроки и помчался с утра пораньше к ней домой. Не знаю, на что я рассчитывал. Ворваться к ней в квартиру и попросить расставить все точки над «и»? Что она мне скажет?

Дорога была знакома, как свои пять пальцев, и ноги несли меня на автомате сквозь противный морозный туман. Я не думал, что ее могло не быть дома. Когда впадаешь в одержимость, никогда не принимаешь условия реального мира. Поэтому я в итоге напоролся на захлопнутую дверь. Я звонил в течение десяти минут, но вокруг царила особая тишина, которая говорила об отсутствии жизни. Я присел на ступени, раздумывая, где она может быть.

Я действительно почти ничего не знал даже о том, как она живет, кроме субботних дней. Она работала дома, но помимо этого у нее были театр, музей и еще бог знает что. Я торчал под ее порогом минут сорок, не зная, куда податься.

И решил сходить в музей. В конце концов, из всех проектов этот должен быть представлен буквально на днях.

Музей находился от ее дома в получасе ходьбы. Всю дорогу я спрашивал, что со мной происходит. Я не узнавал себя. Никогда не чувствовал себя настолько неуверенно и при этом парадоксально решительно.

Здание проступало как проявляющаяся фотография. Часть за частью музей выныривал из тумана, оставаясь вне досягаемости. Он походил на мираж, до которого никогда не доберешься. Дорога казалась мне бесконечной.