Опечатки

Должна была быть и девочка. Викторианская девочка, со всем тем багажом, который вручил бы ей тот мир. Жеманная и хорошо воспитанная по стандартам носящих штаны жителей Северного полушария. Но под строгой викторианской одеждой она должна быть очень сильной. Это я принял как должное, потому что талант всегда подводит меня, если мне нужно описать слабенькую девочку. Я на это не способен. Можете тыкать в меня палками, это ничего не изменит. Поначалу они, может, и пытаются лить слезы, но, обнаружив, что это не работает, немедленно превращаются в близких родственников мисс Пигги.

И так далее. Короче говоря, я едва не утонул в этой книге. Она до сих пор существует у меня в голове в виде картинок, а не слов, как будто я видел фильм, который еще не сняли (а может, и не снимут; посмотрим).

Авторы часто приберегают идеи на будущее. Думаю, у меня таких идей больше, чем у кого-либо. «Народ» стал свалкой для результатов пятидесятилетнего беспорядочного счастливого чтения всякой ерунды. История Тихого океана, написанная Хендриком Виллемом ван Лооном, дала мне много полезной информации. В дело пошли различные отчеты об извержении Кракатау и его последствиях. Три полные полки мирового фольклора дистиллировались в мифологию одного острова. Друзья-ученые поделились эзотерической информацией о том, как можно определить возраст стекла. А потом – вот это была настоящая удача – на каком-то ужине я сел рядом с человеком, который не просто знал, что вода очень сильно замедляет пули и что иногда они могут срикошетить от ее поверхности, но и имел возможность провести соответствующий эксперимент в огромных танках, просто чтобы удостовериться. Голубой Юпитер – вид огромной планеты в дневном свете – я открыл сам как-то в начале осени. Я увидел в небе Сириус и понял, что очень умная функция перехода в моем сверкающем новеньком телескопе сможет использовать эти данные и найти Юпитер.

Пять минут спустя я его действительно увидел – бело-голубой, как Луна днем, окруженный тремя видимыми спутниками.

Выходит, вселенная работает даже днем! Я всегда это знал, но этот момент стал для меня откровением – не знаю, зачем и почему, но любое откровение хорошо.

Даже теперь, через год с лишним после завершения, я не знаю точно, что такое «Народ», потому что мне кажется, что половина его явилась извне. Я имею репутацию (может быть, это обвинительное заключение) юмористического писателя. Конечно, юмор порой прорывается наружу, и улыбка прокладывает себе дорогу. Но всё же роман начинается с того, что мальчик хоронит почти всех, кого знал. Я восхищаюсь дилеммой Мау, который самостоятельно изобрел гуманизм, обвиняя богов в том, что их не существует, и одновременно нуждаясь в них, чтобы было кому выслушать обвинения. Мне сложно вспомнить, как я создал Мау. Кажется, он создал сам себя по ходу сюжета.

В этот момент люди обычно нежными голосами говорят, что на роман явно повлиял диагноз (болезнь Альцгеймера), поставленный мне во время его написания.

Это заявление было бы интересным, будь оно верным, но оно неверно и оттого еще более интересно. Первый, довольно сложный черновик был уже закончен к моменту постановки диагноза. Заднюю кортикальную атрофию – так официально называется мой вариант болезни – тяжело обнаружить даже эксперту. Поэтому мне сказали, что болезнь могла тихонько и невозбранно захватывать территорию уже много лет, прежде чем мне пришло в голову, что что-то не так.

Все авторы иногда думают о происхождении волшебства. Порой я тоже не понимаю, откуда взялась сила Дафны или бестолковый гнев Мау. Но откуда бы они ни взялись, я верю, что «Народ» – лучшая книга, которую я написал или когда-либо напишу.

В развязке – или, возможно, в кульминации – я должен поблагодарить своих редакторов по обе стороны Атлантики, которые выжали из «Народа» максимум, втыкая мне иглы под ногти (это древнее редакторское искусство). Я знаю, что это делалось ради моего блага, и я благодарен. Искренне благодарен. Я не шучу.

Я был бы счастлив (и удивлен) предстать перед вами сегодня, если бы я в самом деле стоял перед вами. Это означало бы, что второй шанс сработал, что бывает редко. До середины девяностых годов я почти не был известен в Соединенных Штатах, хотя уже продавал огромное количество книг по всему миру. Ситуация с изданиями была ужасна. Я помню, что одна книга в бумажной обложке вышла с ошибкой в моей фамилии на каждой второй странице. И да, приезжая на конвенты в США, я каждый раз сталкивался с толпами фанатов, нагруженных контрабандными британскими изданиями, да еще и в твердой обложке.

Мой агент кое-что подсчитал и показал издателям цифры, демонстрирующие, сколько им стоит лень. Что-то зашевелилось. Вскоре после этого то ли мой издатель кого-то поглотил, то ли его поглотили – на практике это всегда сложно понять, потому что издатели сталкиваются, как галактики, и совершенно неясно, кто в кого влетел, понятно только, что какие-то звезды взорвались, а какие-то созвездия остались не у дел.