Операция «Булгаков»

«…Я не увидал уважения к памяти моего брата в пьесе, которую вы играете… Старательно подчеркиваю – я ничего не говорю против автора пьесы Булгакова, который чем был, тем и останется, – Ягода ровным голосом процитировал, – новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы. Но вы, Художественный театр, вы – другое дело».

Автор письма уверяет, что театр «от лица классовой правды Турбиных» дал «пощечину памяти моего брата»[26].

В деле также имеется агентурно-осведомительная сводка под номером 299 за 18 октября 1926 г.

Сталин пару раз затянулся, выпустил дым, потом предложил:

– Изложите вкратце.

– Слушаюсь.

«…Вся интеллигенция Москвы говорит о «Днях Турбиных» и о Булгакове. От интеллигенции злоба дня перекинулась к обывателям и даже рабочим.

Достать билет в Первый MXAT на «Дни Турбиных» стало очень трудно. Говорят, что более сильно пошли рабочие, так как профсоюзы выдают льготные билеты».

«…Пьеса сама по себе ничем бы не выделялась из ряда современных пьес и при нормальном к ней отношении прошла бы как обычная премьера. Но кому-то понадобилось, чтобы о ней заговорили на заводах, по окраинам, в самой гуще – и вот результат: билета на эту пьесу не достать. Неспроста, видно, молчали несколько дней после премьеры, а потом сразу начали такую бомбардировку, что заинтересовали всю Москву. Мало того, начали дискуссию в Доме печати, а отчет напечатали по всем газетам. Одним словом, все проведено так организованно, что не подточишь и булавки, а все это – вода на мельницу автора и Первого МХАТа…»

«…шумиху подняли журналисты М. Левидов, Орлинский и другие. Они и взбудоражили обывательские массы. Во всяком случае, «Дни Турбиных» среди обывателей и интеллигенции – единственная злоба дня за эти лето и осень в Москве. Какого-нибудь эффектного конца все ждут с большим возбуждением…»

«…В нескольких местах пришлось слышать, будто Булгаков несколько раз вызывался (и даже привозился) в ГПУ, где по 4 и 6 часов допрашивался. Многие гадают, что с ним теперь сделают: посадят ли в Бутырки, вышлют ли в Нарым или за границу. По этой причине около Художественного театра теперь стоит целая стена барышников, предлагающих билеты на «Дни Турбиных» по тройной цене, а на Столешниковом, у витрины фотографа, весь день не расходится толпа, рассматривающая снимки постановки».

– Кем подписана сводка?

– Начальником 5-го отдела Рутковским.

– Мне кажется, товарищ Ягода, вы и ваши сотрудники преувеличиваете угрозу подобных настроений. Опасность не так велика, как кажется. Если большевики справились с белыми генералами, с интервенцией, если мы, невзирая ни на какие трудности, строим социализм, неужели нам следует опасаться трех-четырех расхристанных интеллигентиков, которые мечутся в поисках выхода в маленькой квартирке на окраине Киева?

– Один из таких интеллигентиков написал автору письмо. Если позволите, я его зачитаю.

– Читайте.

Генрих Григорьевич раскрыл папку.

«Уважаемый г. автор.

Помня Ваше симпатичное отношение ко мне и зная, как Вы интересовались одно время моей судьбой, спешу Вам сообщить свои дальнейшие похождения после того, как мы расстались с Вами. Дождавшись в Киеве прихода красных, я был мобилизован и стал служить новой власти не за страх, а за совесть, а с поляками дрался даже с энтузиазмом. Мне казалось тогда, что только большевики есть та настоящая власть, сильная верой в нее народа, что несет России счастье и благоденствие, что сделает из обывателей и плутоватых богоносцев сильных, честных, прямых граждан. Все мне казалось у большевиков так хорошо, так умно, так гладко, словом, я видел все в розовом свете до того, что сам покраснел и чуть-чуть не стал коммунистом, да спасло меня прошлое – дворянство и офицерство. Но вот медовые месяцы революции проходят. Нэп, кронштадтское восстание. У меня, как и у многих других, проходит угар и розовые очки начинают перекрашиваться в более темные цвета…

Общие собрания под бдительным инквизиторским взглядом месткома. Резолюции и демонстрации из-под палки. Малограмотное начальство, имеющее вид вотяцкого божка и вожделеющее на каждую машинистку. Никакого понимания дела, но взгляд на все с кондачка. Комсомол, шпионящий походя, с увлечением. Рабочие делегации – знатные иностранцы, напоминающие чеховских генералов на свадьбе. И ложь, ложь без конца…

Вожди?

Это или человечки, держащиеся за власть и комфорт, которого они никогда не видали, или бешеные фанатики, думающие пробить лбом стену. А самая идея! Да, идея ничего себе, довольно складная, но абсолютно непретворимая в жизнь, как и учение Христа, но христианство и понятнее, и красивее.

Так вот-с. Остался я теперь у разбитого корыта. Не материально. Нет. Я служу и по нынешним временам – ничего себе, перебиваюсь. Но паршиво жить ни во что не веря. Ведь ни во что не верить и ничего не любить – это привилегия следующего за нами поколения, нашей смены беспризорной.