«…Конечно, он лукавил, но выбора не было, и ему ничего не оставалось, как лично дать ответ на просьбу Булгакова разрешить выехать за границу.
Он позвонил ему 18 апреля 1930 года…»
Рылеев кратко проинструктировал меня.
– Только не надо ничего изобретать, напускать туман или, ссылаясь на каких-то неизвестных знатоков или, что еще хуже, фантазеров от литературоведения, сочинять всякого рода домыслы. Для нас важна подоплека разговора, а она везде изложена одинаково. Используй запись Елены Сергеевны, так как другие варианты известны опять же с чужих слов. Но, главное, сравни эту запись с той, что хранилась в архивах нашего управления.
Перегруженный этим ответственным заданием, я отправился домой. По пути решил заглянуть к «могиканам».
Клепков уже собирался уходить и собирал свой знаменитый портфель, но, заметив меня, жестом пригласил войти.
– Что там у нас насчет Булгакова?
Я мимолетно отметил: «у нас…», – и пожал плечами.
Жоржевич водрузил портфель на стол и достал оттуда кипу листов, очень похожую на сделанную Нателой распечатку.
Я уставился на нее как Троцкий на Сталина.
Или наоборот.
Клепков одобрительно кивнул.
– Я ознакомился с первой сотней страниц. Гребешь в верном направлении, однако надо бы расширить противоборческий момент. А так пафосно. С намеком и без откровенного подхалимажа. Когда думаешь закончить? Пары месяцев хватит? Я на этой неделе улетаю в отпуск. Вернусь – поговорим.
Я, потерявший дар речи, сумел только хмыкнуть в ответ.
– Вот еще что… Когда соберешься толкнуть меня под машину, как моего дядю под трамвай, не надо этого нарочито-коровьевского смакованья. Всяких там «дзинь», «хрусть», «визга тормозов», «надвигающихся колес», «Христа во плоти, грозящего мне пальцем…» Не надо! Будь скромнее!..
Я обрел дар речи:
– Почему ты решил, что я собираюсь толкать тебя под машину?
Жоржевич вздохнул:
– Все-то тебе объясни, все растолкуй. Сам догадайся.
– Под Воланда косишь? – хриплым голосом поинтересовался я. – Чтоб с крючка не сорвался?..
– С какого крючка ты можешь сорваться? У тебя издателя нет, а я предложу хорошие деньги.
– Тебе-то это зачем?! Я и так хожу не знаю, каким волю дать словам, и этот туда же – хорошие деньги! На эти деньги приличные женские сапоги не купишь! И не надо этих пошлых игр в дьяволиаду. Я не Булгаков, а ты не Воланд.
– Что ты на меня накинулся! Я всего лишь советую, решать тебе. Можно договориться и насчет оплаты за тираж.
Он сделал паузу, потом решительно заявил:
– Да, я не Воланд, а ты не Булгаков, но мне не хотелось бы стать героем пошлого детективчика, в котором мой дедушка якобы сумел обвести этих чертиков вокруг пальца, папочке пришлось сменить фамилию, а я буду выставлен этаким живоглотом, сосущим кровь из несчастных литераторов…
Я сел – без спросу, без разрешения, чего, в общем, не позволял себе в присутствии Клепкова.
Отказали ноги. Круг, в который эти господа замкнули меня, показался мне практически неразъемным. Лапы у них оказались длинными, к сотрудничеству они ухитрились привлечь убитую горем вдову, не говоря о самом Гакове в компании с романтической Маргаритой. Давление на душу превышало все возможные пределы.
Между тем Клепков как ни в чем не бывало, продолжал делиться:
– Что касается смены фамилии, это было трудное решение! Перемена паспорта папаше была как нож в сердце, но дед настоял. Буквально заставил! Только не надо этих антисемитских штучек! У меня в роду всего понамешано – как, впрочем, и у Воланда. Кстати, это именно он разделил языки в Вавилоне. Вот уж грохоту было. Сколько невинных душ, собравшихся взглянуть на поднявшуюся к небесам Вавилонскую башню, погибло. Конечно, не по собственной инициативе. Был голос свыше – попробуй не подчиниться, вмиг законопатят на самое глубокое дно самого глубокого ущелья.
Клепков улыбнулся.
– Вот примерно в таком разрезе…
Я прочистил горло и спросил:
– Хорошо, в таком случае скажи, каким образом твой дед сумел утаить телеграмму, посланную Бегемотом, когда все печатные материалы, связанные с пребыванием Воланда и компании в Москве, исчезли. Растворились, так сказать, в воздухе?
– Ты и до этого добрался? Поздравляю. Наверное, Погребельского работа. Ты этого мелкого беса особо не слушай. Стас соврет, недорого возьмет, но в этом случае он прав – такие слухи про моего деда ходили. А насчет телеграммы сам догадайся. Если не догадаешься, подскажу, но только если оставишь меня в живых и договоримся об издании. Тут такие дела наворачиваются…
Дома я долго и тупо разглядывал подсвеченную городскими огнями тьму.
Истина открылась сразу и наотмашь – меня опять развели! Об этом впопыхах не расскажешь. Ко всем мистико-историческим причудам добавилось откровенное предательство.
Мне стало не по себе – с трудом верилось, что Нателка оказалась продажной тварью, проникшей в булгаковское литературоведение по заданию «либеральных писак». Оказывается, враги окружают меня со всех сторон. Подслушивают, следят с телевизионного экрана, прячутся за утюгом… Бесшумно подкрадываются сзади…