Операция «Булгаков»

«…всем известно, как Сталин воспользовался результатами расследования. Здесь практически все знающие люди сходятся – с подачи Ягоды он решил использовать покушение как повод окончательно расправиться с политическими противниками».

«…это был исключительно хитрый ход, которым нарком НКВД убивал сразу двух зайцев. Во-первых, переводил стрелки на оппозицию и, во-вторых, продлевал свое пребывание во главе репрессивного аппарата».

«…Сталин по достоинству оценил изворотливость Генриха Григорьевича, и когда пришел его черед, ему вменили в вину совершенно идиотское обвинение в убийстве Горького, который был для Ягоды единственной надеждой и опорой.

Это я к тому, что не рой яму другому…»

«…до покушения на Кирова обвиняемым в подавляющем большинстве сохраняли жизнь, а сроки давали минимальные. Теперь с этим анахронизмом было покончено, а принимая во внимание масштабы личности вождя, волна страха, затопившая страну, оказалась подобна цунами».

«…обрати внимание на такой исторический выкрутас – исключительно важную роль в разгуле страстей и недопустимом даже по самым жестким меркам размахе репрессий сыграл знаешь кто?

Поверить трудно, но это был отправленный в ссылку, потом высланный за границу «организатор и вдохновитель победы в Гражданской войне» Лев Троцкий, с убийством которого Сталин тянул до сорокового года?»

«…почему тянул?

Ответ, дружище, прост. Петробыч сумел до конца использовать самоуверенного, живущего в плену иллюзий «демона революции». На него как на приманку ловили и правых и виноватых. Не будь Троцкого, как Сталин сумел бы объяснить неслыханные масштабы репрессий? В те годы клеймо «троцкиста» действовало безотказно. А «организатор и вдохновитель» так и не понял, какую роль сыграл в организации и осуществлении Большого террора. Чем активнее он нагнетал за рубежом антисталинские страсти, чем больше подпольных писем отправлял своим приверженцам в СССР, тем больше козырей давал в руки Сталина».

«…оцени на досуге, с кем нам, убежденным и добросовестным работникам, приходилось иметь дело.

С кем Булгакову приходилось иметь дело.

С кем тебе и будущим поколениям придется иметь дело, потому что Сталины не только уходят, но и приходят».

«…теперь отвечу, почему я прикипел сердцем к Булгакову.

Когда я реально ощутил, что карающая десница пролетарской революции того и гляди опустится мне на голову, – я шибко зауважал Михаила Афанасьевича. Его умение молчать о главном помогло мне найти выход из трагической ситуации, в которую я угодил в 1938 году».

«…Петробыч тоже по достоинству оценил умение Михаила Афанасьевича выжить. Об этом свидетельствует приказ от 1936 года, резко сокративший количество допущенных к делу Булгакова сотрудников. Приказ последовал спустя несколько месяцев после получения в аппарате ЦК письма М. П. Аркадьева. Согласно этому распоряжению, все материалы по этому делу должны были храниться в особой папке, к которой имели доступ только Сталин и Берия, начальник отделения и конкретный исполнитель.

В разговоре с выдвиженцем Ежова я сослался на этот приказ…»

«…чем еще Сталин мог помочь «своему» писателю?»

«…а тот целенаправленно искал выход, и заодно, справившись с дрожью в руках, торопливо дописывал эпилог – тот, что начинался словами:

«Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он отдается с легким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна успокоит его».

Рылеев предложил налить по рюмочке – «за помин души незабвенного Михаила Афанасьевича».

За помин я выпил, а затем напрямую спросил поборника свободы с полковничьими погонами…

Для ясности сообщаю, я ничего не имею против полковничьих погон. Мой отец закончил службу полковником-артиллеристом, а до того ему, как и многим другим, пришлось пройтись по минному полю нашей родной земли, хотя он всей душой, всем сердцем, обеими руками участвовал в великих свершениях. В тридцать восьмом отца взяли по делу Рокоссовского, который в ту пору командовал бригадой на Дальнем Востоке. В тридцать девятом его выпустили, восстановили в партии, вернули в армию. В августе сорок первого года он прибыл на фронт, был направлен под Ельню, где едва не сгорел в танке.

Потом долгое выздоровление, ускоренные курсы при Академии Генерального штаба и снова на фронт, под Новороссийск, где его назначили командиром ИПТАПа[81].

И так до самого Берлина.

Я подчеркиваю, что ничего не имею против полковничьих погон даже с малиновым просветом, и все же…