Операция «Гильгамеш»

— Фамилия Аркадия Петровича связана с подпольной деятельностью его прадеда, революционера, который пользовался своим псевдонимом, как завесой. Отсюда и пошло — Завеса… Предок этот был знаком с Плехановым, Богдановым… Впрочем, сегодня это уже забытые имена, а когда-то знакомством и сотрудничеством с такими людьми гордились…

— Не отвлекайся, — попросил Марата Павел Иванович.

— В школе Аркадий был председателем пионерского отряда, в университете — комсоргом, — продолжил Рябов. — В восьмидесятых — вступил в компартию. Однако пробыл в ней недолго: в начале перестройки наш юрист быстро переориентировался и одним из первых вышел из её рядов, поняв, какие перспективы открываются с приходом новых времен для неглупого и деятельного человека.

На экране мелькали фотографии Завесы: в спортивном костюме на турнике, на пляже в Серебряном Бору, на соревнованиях по теннису…

— К середине девяностых, Аркадий вошел в когорту самых дорогих юристов Москвы, — Рябов включил видеопроектор и на экране появился Завеса, выступающий на заседаниях суда, дающий интервью журналистам, отдыхающий в компании сильных мира сего. — При этом он успевал оказывать помощь не только нашей фирме, но и целому ряду бизнесменов, а также правоохранительным органам, поскольку понимал, что только в подлинно правовом государстве сможет развернуться во всю мощь своего таланта…

— И мало кто знал, что последние десять лет он был болен раком крови, — продолжил вместо Рябова Сергей. — Он тщательно скрывал, что его, так называемые командировки, в действительности, протекали в онкологическом центре…

— Я-то про его болезнь знал… — сказал Широков, после затянувшегося молчания. — Он не раз говорил мне, что по ночам его посещает одно и то же видение: будто он лежит на столе, в морге. Голый и посиневший…

— А ведь всегда казался таким бодрым… — вздохнув, сказал Саша…

— Он не желал мириться со своей участью и настойчиво искал выход, — завершил сообщение Сергей. — Лет десять назад он вышел на «Геронт», то есть на Клинику…

— А не пора ли нам, товарищи, разобраться с этим бывшим правительственным пансионатом? — спросил неизвестно кого Широков…

— У меня тут идея интересная появилась, — заявил неожиданно Марат Рябов. — Раненый на острове боевик, Фёдор Бузаев, является одним из доверенных лиц Легата. Особым умом Федя не отличается, но Легату предан, как пёс…

— Я так думаю, что в Красном Море на Легата работал не только этот Федя, — предположил Андрей. — По моему, там всё заваривал Никита…

— Да, Никита старался быть независимой фигурой, — перебил Андрея Рябов. — А точнее, он хотел угодить «и нашим и вашим», поэтому столько лет метался между Костоломом и Легатом.

— Я не удивлюсь, если выяснится, что в Красном Море он работал не только на Легата, но и на зарубежных покровителей, — сказал Андрей.

— Именно поэтому я и говорю про Фёдора, — продолжил Рябов. — С одной стороны, это фигура не из самых первых, с другой стороны, как говорится, особа, приближенная к Легату. Если нашпиговать этого Федю всякими нанотехнологическими цацками, а затем инсценировать его побег, он может привести нас в логово…

— Он сейчас в тюремном госпитале, этот Федя? — спросил Широков.

— Совершенно верно, — Марат Рябов помрачнел.

— Но из него ведь невозможно бежать! — воскликнул Сергей.

— Забрать Федю, или ещё кого, через официальные инстанции я оттуда смог бы… — задумчиво проговорил Широков. — Но ведь и на нашем верху кто-то связан с Легатом и его сообщниками. Высокопоставленными, подчеркиваю, сообщниками. Если я начну действовать, через верх информация просочится к Легату и прочим господам из верхушки «Геронта». И тогда этого Федю будут проверять и в хвост и в гриву…

— Точно! — поддержал Широкова Сергей. — Просветят нашего Федю аппаратурой, не уступающей нашей, и вся затея с наноштучками, — псу под хвост…

— Значит надо устроить ему самый натуральный побег, — проговорил Андрей. — И лишь один человек в состоянии это сделать…

— Ты имеешь в виду нашу русалочку? — встрепенулся Широков.

— А кому же ещё это под силу?..

2. Федя

Федор Бузаев уже не помнил времён, когда дымящиеся трубы заводов и фабрик, нарисованные на агитплакатах, вызывали в советских гражданах чувства радости и гордости за отечественную индустрию. Ну, не испытывал Федя подобных чувств, хотя заводские трубы, коптящие небо, окружали его с самого раннего детства. Отпахав смену на заводе, местные работяги часто не имели альтернативы бутылке с зелёным змеем. К тому же в Мариуполе, длительное время называемом Ждановым, кроме развитой металлургии имелась лишь отравленная окружающая среда, порождающая атмосферу уныния и безысходности. Поэтому не было ничего странного в том, что к алкоголю и времяпровождению в сомнительных компаниях, Федя приобщился в возрасте, который принято называть нежным.