Операция «Вирус»

– Барал я твоего адмирала, – тоскливо говорил он спустя несколько часов скучающей девке в крохотной комнатёнке портового Лупанария. – Он, если хочешь знать, передо мной на цырлах должен ходить. Я был знаешь кем? Я спаркой командовал. Знаешь, что такое спарка? Это когда две субмарины в рейде. Ведущая наносит торпедный удар по вражескому транспорту, а ведомая – по конвою. Исподтишка! Тебе этого не понять, дура… Знаешь, кто был моим первым начальником? Сам старший субмарин-мастер Хурлу! Не то что твой слизняк Борохул – настоящий моряк! Кромешный ужас этих материковых панцюков… Он их живьём жёг. Сгонит в кучу и давай напалмом поливать. А мутантов развешивал на деревьях, гроздьями. И страсть как фотографироваться любил на фоне… Такой чудак, у себя на командном посту заспиртованные головы держал. Для поднятия боевого духа в экипаже. И поднимал ведь! Мы за него готовы были морскому дьяволу в пасть броситься… И бросались… Жаль, не было меня в том деле, когда его лодка против трёх вражеских танков дралась. Я тогда в госпитале валялся, а он, Хурлу наш, там и сгинул. В неравном бою… Прими преисподняя его чёрную душу…

– Ладно тебе, развоевался, – сквозь зевоту произнесла девка. – Ты пестик-то доставать будешь? Или ты его давно коку сдал, на амбуз?

– Заткнись, дрянь! – вспылил Фуску.

– А ты не ори! – заорала девка. – Не можешь, так и скажи… Я тебе не шаман, чтобы исповедовать. Припёрся – плати!

– Не скули, получишь свои медальоны, – сказал старший субмарин-мастер. – Не в настроении я сегодня, это верно. Да и какая тебе разница?..

– Скажешь тоже, – усмехнулась девка, раздувая курительный цилиндрик. – Стала бы я с тобой, галерником вонючим, якшаться ради одних медальонов. Давненько залётов у меня не было, вот что… Прихо́дите ко мне пустые все, как мошна Золотаря. Устала я, хочу на Блаженные острова. Там чисто, светло. Море теплое, прозрачное, как слеза. Врачи внимательные, и не пристают к беременным, не то что здешние потрошилы… Целый год лёгкой жизни. Будь моя воля, я бы из этих инкубаториев век не вылезала. Так бы и метала икру… Подзалёт, подзалёт забери меня в полёт…

Возвращался Фуску уже ночью. Кошель его был пуст, в голове стоял непроглядный туман, а желудок скручивало тошнотой. Старший субмарин-мастер и не заметил, как подошли Золотари. Серые, безликие, они словно соткались из фосфорического свечения ночного неба. Сообразив, кто перед ним, Фуску отпрянул к стене пакгауза, неверной рукой схватился за эфес кортика, но Золотари успели раньше.

«Хелела маху тахт» – огненными письменами вспыхнуло в угасающем сознании бывшего Посвященного Нижнего Круга, так и не успевшего понять, за что преисподняя отторгла верного своего раба. А тухлые воды Отходной лагуны умеют хранить тайны.

Внешний круг Допрос с пристрастием

Зак жестоко трясёт на ухабах, и каждый толчок отдаётся болью, словно под черепной коробкой плещется расплавленный свинец, тяжело ударяющий в виски и затылок. Душный фургон, разделённый пополам решёткой. Омерзительный, кислый запах блевотины мешается с застарелым курительным перегаром и выхлопами то рычащего, то ноющего двигателя. Иллиу Капсук сидит на узкой скамье, если можно назвать скамьёй четыре прута арматуры, грубо приваренные к стенкам фургона. Арматура невыносимо терзает его седалище, но пошевелиться Капсук боится: по ту сторону решётки – два автоматчика. Грубые их лица словно вырублены топором из чурбака, взгляды равнодушные и пустые, и Капсук поспешно отводит глаза. За крошечным, тоже забранным решёткой окном проплывает бесконечный бетонный забор с пущенной поверх колючей проволокой.

Капсуку плохо, очень плохо. Рубцы на щеках не заживают, налились гноем и тягучей, дёргающей болью, и кажется, что там уже вовсю орудуют черви – клубки белёсых, мохнатых червей, что падают в джунглях из крон травяных пальм…

… Окна забраны крашеными металлическими решётками. Выходят на проспект Пограничных войск. Второй этаж. Два светлых зала. Шесть сортировок, четыре довоенных хонтийских мультипляйера, четыре табулятора (огромные чёрные электрические арифмометры… бегемоты-саркофаги… железное чавканье вращающихся двенадцатиразрядных счётчиков… чвак-чвак-чвак и – гррумдж! – печатающее устройство). Гррумдж, гррумдж… И пронзительно, словно в истерике, хохочет Мелиза Пину – смешливая, хорошенькая и глупая, как семейный календарь…

Грубый окрик разрушает видение. Язык незнакомый, но Капсук отчего-то понимает: «Не спать!» – орёт охранник. «Не спать!» – и какое-то совсем уже странное слово, выплёвываемое с презрением и ненавистью. Почему он понимает? Так не должно быть, наверное, он совсем сошёл с ума после проклятого кораблекрушения, после проклятого Гнилого Архипелага.