Операция «Вирус»

Он поднимает воспалённые веки, косится на зарешёченное окно. Бетонный забор закончился, мелькают какие-то хвойные деревья, мотор рычит и воет, как стая горных волков, и дорога тоже идёт в гору. Его везут в глубь острова. Он покойник. Он сидит, превозмогая режущую боль ниже поясницы, плещущую боль в башке, ноющую боль в рассечённых щеках, а на самом деле он уже труп. Покойник. Днём раньше, днём позже. Он торопливо, чтобы не заметили автоматчики, сглатывает комок и осторожно меняет позу. Охранники не обращают внимания – они уже вернулись к прерванной партии в кости, они курят и пьют воду. Воду! Как же хочется пить. Язык шершавый, как тёрка… В последний раз он пил утром, когда люди в беретах отвели его в приземистое здание на берегу и, выдав кружку тёплой вонючей воды, заперли в тесной и узкой, как гроб, камере, в которой можно было лишь стоять…

…Иллиу Капсук поднимает тяжёлую голову, озирается. Ничего не изменилось вокруг. Здесь никогда ничего не меняется. Только день превращается в ночь, а ночь, мучительно переболев тёмной влажной жарой и москитами, переходит в день, больной слепящей жарой и гнусом. Маслянисто гладкая жирная вода впереди, насколько хватает глаз, мёртвое вонючее марево над болотом позади – двести шагов до края джунглей, до неподвижной пёстрой стены, красно-белёсо-жёлтой, как развороченный мозг…

Гнилой архипелаг. Мёртвое, сожранное водорослями море. Мёртвая, сожранная, убитая джунглями и солёной трясиной суша…

«Иллиу Капсук. Иллиу Баратма Капсук…»

Он снова ловит себя на том, что всё время повторяет своё имя. Он словно боится его забыть. Вполне обоснованное опасение. Он знает, что уже забыл многое и многое. Он болен. Здесь всё вокруг больное. А всё здоровое, что попадает сюда, становится больным. Гудит, звенит и кишит гнусом влажный больной воздух. И больная кровь гудит, звенит и кишит какой-то дрянью – в голове, в жилах, в распухших ушах…

Двое вошли в воду. Буро-коричневая каша водорослей неохотно раздавалась под ногами. Она воняла. Это не похоже было даже на застоявшуюся вековую трясину. Это был разлив лопнувшего городского коллектора.

Тот, что был помоложе, с иссиня-чёрными, падавшими на плечи волосами, натянул на лицо маску и обернулся. На прощание. Заместитель заведующего расчётным отделом фирмы «Пиво АРОМА» по-прежнему сидел на вонючем песке в прежней нелепой позе и трусливо, искоса, так, чтобы было незаметно, наблюдал за ними… Иллиу Капсук. Иллиу Баратма Капсук. Инженер-эксплуатационник по счётно-аналитическим машинам из Мелиты… И глаза у него были как два издыхающих головастика.

Тот, что помоложе, что-то сказал – Капсук не расслышал, в этом влажном и вонючем мареве даже звуки умирали, не успев родиться, и тот, что постарше, сердито ответил: он натягивал свою маску, и борода мешала ему – цеплялась и путалась в пальцах, словно живое упрямое и непокорное существо…

Острой точкой вспыхнула боль в солнечном сплетении, охватила грудную глетку, остановила дыхание. Разинув рот и выпучив глаза, он согнулся и соскользнул со скамьи, и упал на колени, чуть не достав лбом до заплёванного пола. «Не спать! – ударил по ушам визг охранника. – Встать! На место!»

Он торопливо разогнулся, – боль тут же скрутила его обратно, – закашлялся и, кое-как поднявшись, устроился на скамье. Охранник равнодушно смотрел на него через решётку, поигрывая бамбуковой палкой. «Ещё раз вырубишься – попробую на крепость твои яйца, урод», – произнёс он, снова на чужом языке, и снова Капсук понял, и от этого невозможного понимания его охватил ужас, едва ли не самый чудовищный за всю последнюю чудовищную неделю. «Иллиу Капсук. Меня зовут Иллиу Баратма Капсук», – мысленно произнёс он и понял, что сам уже не верит этому…

Главный дознаватель Хог Кунтрилакан, поигрывая именным стеком, лениво щурился на экран ментоскопа. Ничего интересного. Похоже, этот пандеец и впрямь «овца». А это плохо. Ему, главному дознавателю Кунтрилакану, в его годы пристало уже сидеть в кресле второго заместителя начальника контрразведки. Хотя бы. А лучше сразу – первого, хотя это и генеральская должность. Плевать, он на хорошем счету, у него закрытых дел больше, чем у кого бы то ни было. Он разоблачил троих матёрых шпионов – настоящих, а не порождённых воспалённым бредом флотских и армейских шишек. Вернее, не разоблачил, а разговорил. Но это тоже искусство! Особенно если учесть, что он, главный дознаватель Кунтрилакан, ни разу не «мясник», а самый что ни на есть тонкий «психолог».

Нет, никогда ему не понять «мясников». Морской дьявол знает, что за удовольствие – выбить признание, переломав все рёбра, повыдёргивав ногти, зубы… да вообще всё, что выдёргивается. Толку с такого признания – медный кружок или, в лучшем случае, – пара курительных цилиндров с дерьмовой травой. Заставить преступника изобличить себя самого, лично, по доброй воле подписать себе смертый приговор – о, а способы казни разнообразны и мучительны – вот высшая радость! Вот…