Опимия

«Эх! Хватит об этом!.. Какое мне дело до людей?.. Я не могу… не могу жить без него… Я должна его заполучить!.. Я должна сжать его в своих объятиях… должна прижать к его устам свои сухие, воспаленные, жаждущие поцелуев губы… Должна обнять вот этими руками его красивую русую голову… Должна излить свое желание, свою страсть в потоке поцелуев, оттиснуть их на его губах, на его божественных глазах, на его прекраснейших волосах, должна упиться в сладострастном экстазе его поцелуями… Мне кажется, что наслаждение Елисейских полей ничто в сравнении со сладостью его поцелуев!»

И лицо Опимии залилось пурпуром; глаза ее заблестели, улыбка появилась на ее губах и, казалось, осветила все ее черты. «Ах! – думала несчастная. – После моей смерти пусть темный Эреб будет вечным моим жилищем, но здесь мне нужны его поцелуи!»

И снова она впала в упоительные грезы и чувствовала себя счастливой от сотворенных собственной лихорадочной фантазией видений.

Внезапно лицо ее помрачнело, черные брови свирепо сошлись, глаза запылали ненавистью, и на лице весталки нервными сокращениями мышц отразились все ее болезненные мысли.

– А если Луций любит только Флоронию и не думает о несчастной Опимии, и не сможет, не захочет меня полюбить?..

И она надолго задумалась, и только дрожь, время от времени пробегавшая по ее прекрасному телу, выдавала происходившую в глубине его борьбу.

– Флорония!.. – говорила она самой себе, качая головой и сжимая губы в иронической улыбке. – Вот счастливая женщина! Для нее не существует уз религии… Не существует стыда, нет девичьей скромности… Она счастлива!.. она любит и любима!.. А я?.. Я страдаю… люблю… умираю от любви… а тот, кто вдохнул в меня это чувство, даже не знает об этом… Я молчу и плачу… дрожу и страдаю, ничего не говоря!..

При этих словах девушка вскочила с ложа, подошла к шкафу, достала из него маленькое зеркальце из белого металла, представлявшего собой сплав меди и олова, и при слабом блеске ночничка стала разглядывать свое лицо. Она даже испугалась, увидев себя такой раздраженной и перекошенной от злости.

Правая рука ее, в которой весталка держала зеркальце, бессильно упала вдоль тела; тогда она поднесла левую руку к лицу, как бы для того, чтобы успокоить искаженные черты, и меланхолически подумала:

«Когда-то… еще совсем недавно я была красивой; не раз мне повторяли это, мне говорили, что я была самой красивой среди римских девушек… Сегодня мне словно прибавилось двадцать лет. О, как тяжелы мои страдания!»

И она постояла некоторое время в задумчивости, как бы побледнев от ужаса, словно пришибленная этой мыслью.

Внезапно она снова встряхнулась, снова провела левой рукой по лицу, потом опять посмотрела в зеркало.

Лицо ее прояснилось, искрящиеся дивным блеском глаза смотрели на чудесную грудь, отражающуюся в металлической поверхности зеркала; мало-помалу она печально заулыбалась и, словно отвечая кому-то, кто захотел бы усомниться в ее девическом очаровании, прошептала:

– Ах!.. А я еще красивая!

И, поглядев на себя подольше, добавила с торжествующей улыбкой:

– Я ему понравлюсь!

Она повернулась к шкафу, спрятала зеркальце и, рассуждая вслух, прошлась по комнате:

– Нет… нет… ты не одна должна быть счастливой… Какое ты имеешь право на исключительное счастье?.. Ты? Почему только ты имеешь право наслаждаться его поцелуями, а я должна жить в невыносимых мучениях?..

Она остановилась посреди комнаты… потом снова начала ходить быстрыми и неровными шагами, продолжая свой монолог:

– Так что же? Разве она не такая же весталка, как и я? Разве над нею не висит угроза такого же наказания, какое ожидало бы и меня, если бы я нарушила клятву, данную перед алтарем богини?.. А она подумала когда-нибудь об этой каре? Разве действительны для нее обязательства, соединяющие ее узами вечной чистоты с нашей богиней? Нет! Нет… Она обо всем этом не думала… Она хотела и сумела быть счастливой! Она уже сегодня счастлива… Я же сейчас… Я еще буду счастливой…

И вновь Опимия остановилась посреди комнатки, и ее большие черные глаза сверкали блеском невысказанного счастья, выдавая неудержимую волю и дикую энергию; выпрямляя правую руку с большим пальцем, обращенным к земле, она тихо произнесла:

– И я тоже хочу быть… Я тоже буду счастливой…

В этот момент послышался легкий стук в двери ее комнатки.

– Ах, – вскрикнула весталка, пробуждаясь от своих мыслей, – кто там?

И, побуждаемая естественным стыдом, она прикрыла грудь руками.

– Это я, сестра Опимия, – ответил женский голос.

– Ты сестра Лепида? – спросила девушка; говоря это, она отодвинула засов, и в комнату Опимии вошла весталка Лепида.

– Что случилось? Что привело тебя ко мне в столь поздний час, дорогая подруга?

– У Флоронии опять начались эти обмороки, которые время от времени, вот уже два месяца, случаются с ней.

– Ах! – прервала ее Опимия.

– Поэтому придется изменить порядок службы у алтаря богини.

– И значит, надо, чтобы я вышла в час контициния?

– Вот именно.

– Хорошо, я приду, – ответила Опимия, и глаза ее засверкали неописуемой радостью.