Опиум интеллектуалов

Людям поступков нравится обращаться к своей звезде, они чувствуют себя игрушкой провидения, злого гения или неведомой и таинственной силы, как иногда называют случай. Они чувствуют, что рациональное действие только высчитывает шансы. Главнокомандующий, политик, спекулянт и предприниматель редко бывают в ситуации понимания, дающей право на строгое сочетание возможностей, имея в виду завершение. Они спорят и не могут не спорить. Противодействия противника никогда невозможно полностью предвидеть в тот момент, когда он разрабатывает план битвы, эпизоды которой зависят от успеха парламентских уловок. Они слишком многочисленны, чтобы их можно было пересчитать, биржевой игрок пренебрегает вмешательством общественных властей или политических событий, которые изменяют атмосферу финансовых кругов, предприниматель, составляющий программу капиталовложений, рассчитывает на период развития. Структурные признаки человеческих поступков – столкновение воли, необъяснимая сложность ситуаций, странность явлений, причины отклонений – разве они больше не известны в социологических теориях? И можно ли пренебрегать ими в историческом понимании? Когда понимание переносится на момент выбора, чтобы представить себе возможные варианты, оно снова пересматривает действующих лиц, восстанавливает события такими, какими они происходили, не в развитии необходимости, но в реальном фейерверке событий.

Вероятность этого все-таки не строго объективна: решения привязываются к ситуациям, от которых они отделяются, великие люди «выражают» их среду, последовательность никогда не бывает абсолютно отчетливой. Человеческому сознанию не удается расшифровать ситуации или исчерпать перечисление причин. Но расчеты вероятности, обращенные в прошлое, соответствуют перспективным представлениям о действующих лицах. Исторический мир сам по себе вычерчивает отличие последовательностей, различие между массивами данных (количество населения, средства производства, сопротивление классов) и инициативами личностей, между развитием необходимости и сутью событий, когда судьба не определена, крупные даты, отмечающие конец или начало эпохи, случайности, которые изменяют судьбу цивилизации. Структура истории очень похожа на случайную структуру, чтобы ее можно было применить к тому же самому образу мышления.

Эти формальные рассмотрения не имеют целью усилить роль великих людей или ответственность случаев. Невозможно догматическое отрицание этой роли или этой ответственности: в каждом случае надо задаться вопросом, в какой мере человек, выбранный политической лотереей, отметил своей печатью течение своего времени, если его неудача закрепила или вызвала распад государства, если событие отразило или изменило соотношение сил или развитие идей. Ответ никогда не будет белым или черным, необходимостью или случайностью: создание героя было подготовлено историей, даже если кто-то другой придал ему различные черты.

Историки склоняются к тому, чтобы то ли преуменьшить, то ли преувеличить значение непредвиденных обстоятельств или фактов столкновения. Эта их склонность не может быть поддержана философией. Она обнаруживает предубеждение или направление любознательности. Они не разрешают философски проблему, которая вытекает из опыта и не содержит универсально ценного решения. Почему поле творения, оставленное индивидуумам или случаям, будет во все времена и эпохи и во всех областях равно широким или равно узким?

События не могут быть понятными, когда их привязывают к намерениям или чувствам небольшого числа людей или даже одного человека. Даже если ему приписывают победу из-за наивысшей дальнобойности пушек или из-за гения генерала, такое объяснение не становится более или менее удовлетворительным для понимания. Может быть, как утверждают некоторые военные писатели, оружие и организация войск дают 90% успеха для победы, а остальные 10% приходятся на счет моральных качеств бойцов и таланта стратега. Здесь речь идет о вопросе факта, но не доктрины.