Опиум интеллектуалов

Множественность цивилизаций будет преодолена в тот день, когда все люди будут относиться к одному огромному обществу. Множественность режимов в тот момент, когда будет организован коллективный порядок в соответствии с «проектом» человечества. И наконец, множественность человеческой деятельности в тот день, когда универсально приемлемая философия установит предназначение человека.

А будет ли в конечном итоге построено универсальное государство, соответствующее перманентным требованиям людей? Вопрос относится к будущим событиям, и мы не сможем категорично ответить ни да, ни нет. Достаточно того, что политическое становление имеет один смысл, состоящий в том, что человечество имеет призвание, что общества не только не следуют друг за другом, враждебные друг другу, кажутся последовательными этапами исследования.

Но разрешило бы это универсальное государство тайну истории? Да, по мнению тех, кто не видит другой цели, кроме рациональной эксплуатации планеты. Нет, в глазах тех, кто отказывается смешивать существование на Земле и спасение души. И каким бы ни был ответ, он относится к философии, но не к знанию прошлого.

В заключительном анализе история имеет смысл, который ей присваивает наша философия; воображаемый музей, если человек – создатель памятников, исчерпывает себя в создании невиданных прекрасных форм и картин; будет прогрессом, если бесконечное изучение природы возвышает человеческое над животным. Смысл, приданный философией исторической авантюре, определяет структуру особого становления, но он не определяет будущего.

Философ, а не историк знает то, что ищет человек. Историк, но не философ учит нас тому, что человек нашел, тому, что, может быть, он найдет завтра.

Глава 6. Иллюзия необходимости

«История имеет только один смысл: если признать логику человеческого сосуществования, которая делает невозможной любую авантюру, но которая по крайней мере, как при естественном отборе, устраняет тех, кто совершает отвлекающие действия по отношению к перманентным требованиям людей»[66].

До настоящего времени мы отодвигали вопрос детерминизма или предвидения, чтобы соединить его с вопросом последнего смысла: если предположить, что определено существование, соответствующее перманентным требованиям людей, должна ли этим быть провозглашена необходимая реализация?

Можно спокойно допустить, что будущее мы заранее предвидим, но оно будет противоположным «перманентным требованиям людей». Представим также, что мы знаем, какими должны быть отношения между людьми, но не можем утверждать или отрицать, что события сами собой устранят «авантюры, которые совершают отвлекающие действия».

Двойное значение слова «смысл» (sens) создает путаницу, поскольку иногда ищут или направление, в котором развиваются общества, или же привилегированное положение, которое реализовало бы наш идеал. Секуляризованная теология истории заявляет о соглашении между этой эволюцией и нашим идеалом. Они обязаны своей судьбой этому неразумному постулату.

Найдем ли мы при наблюдении эквивалент уловке разума, которая сдерживает страсти, чтобы достигнуть завершения? А непреодолимо ли стремление детерминизма интересов или экономических сил к рациональному сроку?

Случайный детерминизм

Вновь обратимся к примерам, которые мы привели в предыдущей главе. Цезарь перешел Рубикон, австрийские министры послали ультиматум Белграду, Гитлер отдал приказ начать операцию «Барбаросса»: каждое из этих действий понятно относительно замысла действующего лица и ситуации, в которой он находился. Распространенное объяснение, такое, каким оно внесено в повествование, выделяет мотивы и движущие силы, обстоятельства, которые подсказывали или навязывали решение. Иногда историк склонен говорить о причинах, когда он рассказывает о событии, освещая замысел ответственного персонажа или сложившуюся ситуацию. Но стоит поговорить о языке смыслов текста.

Ничто не мешает задать другой вопрос. А не могло ли быть другим решение Цезаря, как и австрийских министров и Гитлера? Здесь речь не идет о том, чтобы ставить под вопрос принцип детерминизма. Утверждение: состояние мира в момент А не позволяло моменту Б быть другим, чем оно было, оно остается внешним к чисто исторической проблеме. А были ли решения Цезаря, австрийских министров, Гитлера вызваны обстоятельствами? И если другие люди на их месте действовали бы по-другому, не значило бы это, что течение событий могло бы быть совершенно другим? И можно ли доказать, что последствия решения, принятого министрами или Гитлером, определены во времени таким образом, что, в конце концов, «все вернулось бы к тому же самому»? Если бы война 1914 года началась на пять или десять лет позднее, она имела бы тот же результат? А успех революции в России был бы связан с именем Ленина или Троцкого?