Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

— Я сказал бы вам то же в Ницце, если бы вы там пришли мне помочь, — сказал Гарибальди, чувствуя, что аудиенция затянулась и пора кончать. И, пожимая руку сразу полюбившемуся человеку, добавил: — Хотелось бы, чтобы рядом со мной был вам известный синьор Россетти.

— Этого пока нельзя: слишком много будет итальянцев для моих милых сестер, — Бенто Гонсалвис рассмеялся и потом объяснил: — Он нужен здесь, в штабе. Будет редактировать новую республиканскую газету «Народ», а вы ее будете читать, хотя и с некоторым опозданием, у донны Анны. Передайте ей мой привет и обещание победы.

Обнадеживало начало — построили суда «Республиканец» и «Риу-Парду». И пока сгоняли их в лиман, два капитана подружились. Джон Григг был щеголь, североамериканец, такой же молодой, как Гарибальди. Вместе они набирали в экипажи негров и мулатов из вольноотпущенников и беглых; итальянцев, их, правда, было только семеро. Приходили на пристанях и также записывались в эскадру на Патус авантюристы, известные по всему побережью Атлантики под прозвищем «братья с берега». Одного опознали и изгнали негры, как настоящего флибустьера, причастного к работорговле.

Гарибальди ликовал, рад был весь мир обнять, когда в первой же боевой операции оказалось, что ребята — молодцы, особенно негры. Они захватили на Патусе большую шхуну с богатым грузом и сняли с нее за два-три часа все, что было полезного для пополнения их маленького арсенала.

— А теперь жгите ее, братья! — скомандовал Гарибальди.

И надо было видеть, как с детским воодушевлением негры устроили поистине африканский костер. Шхуна горела без дыма, огненный столб струился прямо в небо, и такой треск поднялся, что Григг хохотал и приплясывал.

Теперь имперское командование уже не пренебрегало суденышками республиканцев. На лиман высланы были военные корабли.

Что ж, таиться от них в тростниках? Или вытащить суда на песок и — вверх килем? Этого не дождутся! В несколько дней неутомимый флотоводец заарканил на пастбищах семейства Гонсалвисов лучших лошадей.

Удивительно дружно члены семьи президента по приказу старшего из братьев, седобородого розовощекого патриарха, свезли на шхуны столько седел и конской амуниции, что ее хватило бы на экипировку целой кавалерийской дивизии.

Это была, пожалуй, самая праздничная пора в жизни Гарибальди — все легко удавалось, всюду радушные люди. А может быть, это возраст, когда чувствуешь себя поэтом и любовником, если даже не пишешь стихов и спишь в одиночку на глинобитном полу, завернувшись в пончо?

Теперь на лошадях моряки скакали в пампу и внезапно тревожили неприятельские посты. А когда нужно было пополнять продовольственные запасы, собирали на полях, в садах и огородах покинутых эстансий вдоволь спелой кукурузы, орехов, сладкого картофеля и апельсинов.

И еще — навещали дом донны Анны. Но это уже на лодках: ее усадьба была в устье речки, вход с лимана обозначала небольшая роща. Издали завидев высокие пальмы, матросы кричали «ура». Били барабаны, трещали трещотки. Иногда, повеселившись в щедром застолье на веранде, отправлялись в лодочную прогулку, конечно вместе с донной Анной и тремя юными красавицами, уже с год гостившими у нее по военному времени. Шли на веслах, радуясь присутствию женщин, соперничая перед ними в ловкости и отваге. Шли через отмели, которых так много поперек лимана. И когда лодки начинали царапать песок, Гарибальди командовал по-португальски: «Аллагуа, патос!» — «В воду, мои уточки!» — и сам вместе с товарищами бросался в воду.

— Все мы равны перед богом, — смеясь, любил повторять Гарибальди и был, как всегда, искренен.

Джон Григг, хотя и демократ, постоянно напоминал, что начальник должен держать подчиненных на дистанции. «Неверно это! — возражал Джузеппе. — Ты богат у себя дома и это от богатства так думаешь. Должно быть, скоро пожелаешь, чтобы и любимая стояла перед тобой нагая, руки по швам!» А он отроду небогат и никогда не будет искать и не ищет никаких привилегий, заслуженных хотя бы по старшинству лет и звания, даже гамака и мягкой подушки. И часто возле банного котла, схватив ради смеха конскую скребницу вместо мочалки, докрасна натирает спины и зады своим хохочущим солдатам.

Увидев молоденького Лопеса, смущенно разглядывающего себя в осколке зеркальца, он орет, чтобы слышал весь экипаж:

— Ты еще ни разу не брился, молокосос! Сегодня же после вечерней похлебки придешь ко мне с помазком и бритвой, и я, Джузеппе Гарибальди, ухвачу в кулак пучок твоих девственных волос и посвящу их богам, чтоб тебе никогда не попасть на виселицу. А пока — «корра, корра»! Беги, улепетывай!

Все видят, что он весел, и считают это за сигнал к солдатскому празднику.