Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Иногда он задумывался: что, если б железный Мадзини, «великий маэстро», явился бы в роту Итальянского легиона, — приняли бы его здесь, как принимала молодежь во всех королевствах Италии? В этом кипящем котле уругвайской вооруженной борьбы за независимость эмигранты усвоили слова уругвайского гимна, военные команды на португальском языке, им стали дороги бульвары Монтевидео, просторы Параны, холмы и взгорки земли, где пролилась кровь их товарищей. Они встретили бы и Мадзини, и даже папу римского так, как внушил бы им он, как повелел бы он, Гарибальди.

Эта сила его духовной власти порой настолько смущала его, что он старался юмором, всяческим снижением собственного образа преодолевать слепое, как ему казалась, обожание. Ему помогало в этом давнее отвращение к ритуалу католических праздников, ко всему, слишком светскому тщеславию сверкающих на солнце красных и фиолетовых поповских облачений. Он никогда не хотел бы стать не только легатом ни в одной стране, но и священнослужителем свободы. Христос, по его убеждению, должен остаться на земле единственным, притом босым, в холщовом хитоне, равным среди людей. А попов вон сколько развелось. Как клопов за обоями…

На рассвете он уводил отдохнувшую часть легиона. На вершине Серро оборонительные работы шли круглые сутки. Встречались с ночной сменой на полпути возле старого порохового склада. Передавая лопаты, обменивались одними и теми же остротами. И всегда взрывом хохота встречали дежурную шутку, которую однажды придумал Гарибальди. Подкравшись к пожилому дону Сальваторе, кто-нибудь прихлопывал его лысину звонким шлепком:

— Так это ты убил каноника!

Смысл шутки был непонятен уругвайцам, французам, вся ее соль была в том, что когда в Риме выстрелили в карету кардинала Ривароли, то нечаянно убили сидевшего рядом каноника. Святейший папа назначил большую награду тому, кто назовет убийцу, но его не разыскали и до сих пор. И денежки остались в папской казне.

— Так это ты убил каноника? — И новый взрыв хохота.

Два отряда расходились — один с лопатами вверх на работы, другой — налегке вниз, отоспаться.

…Легион! Бывало и шестьсот, а по большей части сотня. И того меньше. Но Гарибальди, отставая, оглядывал колонну с чувством душевного успокоения. Все-таки легион — точное наименование! Как удивительно спустя столько лет само существование этой горстки вдали от отчизны! Собрались рыбаки с берегов Байи, лоточники с рынков Буэнос-Айреса, смолокуры с гор, моряки. А один даже из тех каторжан, каких в дни холеры глава неаполитанской полиции Делькаретто послал в Сицилию хоронить мертвых. Здесь они готовы писать кровью черновик того, что надеются начисто написать когда-нибудь в Италии.

Если оглянуться, позади, в сущности, чужой город. Пустые дома на окраине, много одичавших кошек. Улицы, перегороженные баррикадами. Бульвары, над которыми с утра клубятся круглые облачка расходящегося дыма: бомбят непрерывно. Где-то за откосом кургана слышится французская речь — там занимается Французский легион… Монтевидео — чужой, но прекрасный город, Монтевидео — грязный город с холмами изрытой земли и окровавленными носилками на перекрестках. Каков завтрашний день этого города, выдержат ли осаду его защитники? Наполнят ли собой братские могилы на холмах Серро? Или победят тирана и станут нацией? Поворот тропинки вдруг торжественно открывает бухту и океан. Голубая, с переливами, гладь воды. Стайки шлюпок. Вдали полузатопленные, посаженные на мель корабли. А вот и вершина горы — на фоне бездонного утреннего неба виднеется силуэт разрушенной солильни.

Тут окапывается Итальянский легион, тут их позиция. И, как всегда, бродит хромой бродяжка. Гарибальди знает его историю. Несчастный когда-то работал на этой солильне и никак не может взять в ум, зачем и кому понадобилось ее разорить и сжечь. Он смело приближается к Гарибальди, подпрыгивая на одной ноге, протягивает руку. И Джузеппе пожимает руку, всю в коросте и волдырях. «С добрым утром, синьор!» Бродяжка браво откликается: «Да здравствует свобода!» И Гарибальди не может согласиться с теми легионерами, кто говорит, что у «хозяина горы» помутился разум.

Когда вражеские корабли начинают обстрел вершины Серро, легионеры заталкивают бродяжку в траншею, сам он не идет. Работы на время прекращаются. Гарибальди ложится в траву. В знойном дне, когда солнце пригревает щеку и подбородок, так приятно верить, что тебе доступно любое понимание, самые далекие предметы отзываются понятными звуками на потребность твоей души, и ты в громе отдаленной канонады, в разрывах близких бомб, в свисте ядер ясно постигаешь даль будущего, все, что таит Италия… А тут еще подползет умный мальчуган Рафаэлле, он вздумал писать исторический роман о Спартаке, о лагере восставших рабов у подножья Везувия, о том, как на юге Италии они основали государство Луканию.