Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

В горах Риу-Гранди Гарибальди почти не встречал черных сутан, не слышал гнусаво-благостных голосов отцов церкви, не видел их набожных потупленных очей. Но здесь снова мозолит глаза католическая мишура, вплоть до золотой тиары епископа. Он видел малышей, шествующих за законоучителем по городскому бульвару. Встречались и старшеклассники духовной семинарии, от бесконечной муштры за партами уже сутулые и в очках. Священники в скрипящих тупорылых туфлях шли по двое, с четками в руках. И как же похожи они на тех, кто запомнился с детства. И как всесильно их владычество над душами мирян.

Однажды, идя с Анитой по улице, он подметил, как жена смиренно опустила свою гордую голову, встретив какого-то пузатого в сутане. Вскипело против воли все его раздражение — на скуку жизни, на самого себя.

— Что, Анита, почувствовала присутствие бога в душе?

Она взглянула на него, и он устыдился своей резкости.

— Прости, пожалуйста, — сказал он.

— Нет, я не чувствую присутствия бога, — ответила Анита. — Но, правда, я испытываю потребность в нем каждый раз, когда думаю, что завтра над тобой опять будут свистеть пули. И не хочу бороться с этим чувством.

— Я и сам так чувствую. Помнишь, когда я поднял малыша из-под копыт коня, а ты лежала рядом. Наверно, это даже естественно. — Он рассмеялся и осторожно добавил: — Только ты никому не говори об этом. Никому, кроме меня.

На бульваре ему часто попадался на глаза старый попик родом из Генуи. Они любезно здоровались, иногда беседовали на скамейке. Пусть духовное лицо, но все-таки земляк. Этот человечек любил Италию, хотя в его представлении там все оставалось, как до Венского конгресса. Господство французов, венценосные монархи божьей милостью, и над всем — святейший первосвященник. Неизвестно, каким ветром занесло попа в Монтевидео, но тут он стал поклонником свободолюбивого генерала Рибейры. И когда Гарибальди, чтобы его подразнить, начинал клеймить как разбойников всю свору кардиналов и прелатов, затемняющих умы бедноте, падре Томмазо скрипучим голосом защищался:

— Всякие бывают, сын мой, всякие! Был ведь и аббат Парини, ваш любимец. В молодые годы галантный поэт, поклонник Анакреона, он ухаживал за изящными маркизами, а потом стал ненавистником угнетателей, защитником плебеев, поэтом народа. Были аббаты даже среди предводителей карбонариев. Вы же помните знаменитого преподобного отца Меникини. Он возглавил колонну карбонариев, когда они шли в Неаполе мимо королевского палаццо. А ведь это шествовала победившая, пусть на время, революция!

— А кто ее предал, эту революцию, падре Томмазо? — рычал Гарибальди, собирая толпу ротозеев вокруг скамейки. — Кто? А я вам скажу! Во-первых, король! Он следовал за австрийской армией. А во-вторых? Папа со своей проклятой курией. Он же пропустил оккупантов через свои владения! Не хитрите, падре. Все вы тогда опоясались чужим мечом!

Мирная болтовня иногда прерывалась артиллерийским налетом с моря: в бухту врывались под парусами аргентинские корабли.

Город давно перешел на осадное положение. В селах формировались конные отряды, и добровольцы в деревенских постолах въезжали в столицу, сопровождаемые духовой музыкой и толпами мальчишек. На площадях народное ополчение занималось строевыми упражнениями и стрельбой по мишеням. Освобожденные из рабства негры с помещичьих плантаций, как недавно в Риу-Гранди, соединялись в эскадроны копейщиков. Составив свои длинные копья остроконечными шалашами, они дружно швыряли лопатами землю — рыли траншеи, возводили редуты. Дымили оружейные мастерские. На окраины, ближе к бухте, крестьянские фуры волокли на буксире старинные пушки. Много лет, со времен испанского владычества, эти ржавые бронзовые стволы мирно служили тумбами на тротуарах, к ним принюхивались уличные псы. Но теперь, надраенные до блеска, и эти пушки годились в дело.

В полдень появлялся на коне со свитой сам генерал Пас. На главной площади Матрис он слезал с коня и, отдав поводья адъютанту, прогуливался среди ополченцев, проверяя на ходу их умение держать в руках мушкет и сыпать порох на полку. Гарибальди издали с завистью смотрел на генерала.

Город становился по виду в одно и то же время мирным и военным. Конечно, писарей тут больше, чем в горах Риу-Гранди. И оркестр играет перед публикой по вечерам в ротонде — море зонтиков и медные трубы. Но уже всюду вздымались холмы свежей отрытой земли. Жены и дети простолюдинов строили вдоль старинного вала обвод ложементов, трамбовали платформы для будущих батарей.

Никто не роптал.

В трактирах полным-полно мужчин, но, когда они, хмельные, выбегают на улицу, слышатся обрывки начатых еще за столиками разговоров:

— Говорят, генерал Орибе повесил в Бахаде на фонарных столбах еще двадцать несчастных…

— …виноватых только в том, что любили родину.

— Хорошо вчера вел бой с Брауном полковник Коу. Значит, среди американцев есть моряки не хуже английских!

— А эти наши идиоты из главного штаба хотят распродать флотилию. Да еще за бесценок.

— Тут, конечно, злой умысел!

— Просто деньги понадобились!

— Разумеется! Для любовницы министра. Красотка…