Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Штаб-квартиру разгромленной армии и резиденцию президента они нашли в местечке Сан-Габриэле. За несколько дней и ночей Гарибальди с товарищами построил хижину для семьи — да, у него была теперь семья: Анита и маленький, орущий в голос Менотти. Надо было наконец позаботиться о них, нельзя вечно жить в палатке и свой обед и ужин возить на крупе мула. Президент, занятый дипломатическим вопросом ликвидации на сносных условиях своей республики, на ходу принял Гарибальди, обнял его и без лишних слов отправил «за границу», в Монтевидео.

Анита с малюткой уехали раньше. Пусть в нейтральной стране дожидаются отца и мужа. Всю силу ее любви к нему он узнал, когда, потеряв его в бою, она восемь дней искала его среди трупов в девственном лесу, блуждала в ночной рубашке, попадала в руки врага и убегала. Он знал: бесстрашная женщина в сражениях весело махала рукой пролетающим мимо нее гранатам, но, если не видела своего Хосе, теряла голову. И он хотел дать ей наконец мир и отдых.

Анцани согласился временно командовать теми немногими, кто еще остался после зимнего похода. Вдруг задержка: вызвал министр финансов и вместо накопившегося почти за год жалованья предложил отобрать в брошенных эстансиях стадо быков. За двадцать дней Гарибальди, наняв гуртовщиков, ведя с собой ни много ни мало — девятьсот голов, пустился в путь. По итальянским понятиям, впору владетельному князю, а по здешним — небольшое стадо, чтобы только оправдать расходы на дорогу.

Все вышли его провожать. Что-то обещали друг другу, называли явочные квартиры в Монтевидео, записывали итальянские адреса, — очень грустные минуты.

И вот он стал гуртовщиком у себя на службе. По-здешнему — «трупьерро».

Провожая, некоторые считали, что ему будет хорошо. Не так уж хорошо, скорее непривычно. Впервые за четыре года торопиться нет нужды. Ни конных походов в горах, ни крутых маневров под парусами в огне сражения, ни поиска грибов и лебеды, чтобы не умереть с голоду. Ничего чрезвычайного — одним словом, ни пальбы, ни гульбы. Просто путешествие за стадом.

Но именно этот долгий, пятидесятидневный, путь в Монтевидео, когда человеку тридцать четыре года и пора подбивать некоторые итоги, запомнился навсегда. Ему было хорошо думать, качаясь в седле, и многое вспоминал, как бы созерцал прожитую жизнь. Трудно поверить. Ведь было время, было, когда некий маленький Беппе бегал с бумажным змеем по улицам Ниццы. Что же должно было случиться в мире, в нем самом, чтобы бородатый мужик, старина Пе, с темной шкурой от контузий и ожогов, с болью в плечах и пояснице шествовал со своим стадом по дорогам Нового Света? Начал с Сен-Симона, а кончил…

Черно-рыжее стадо текло подобно горной реке, то низвергаясь со склонов холмов, то будто с усилием выплескиваясь на новый гребень. Кое-где путь преграждали гигантские стволы, эти нехитрые засады индейских племен. Еще недавно здесь летели отравленные стрелы в войска, проходившие по их владениям. Лесные люди не разбирались, — чьи войска, все равно непрошеные чужаки, пришельцы. Иногда попадались и глубокие ямы-ловушки, искусно прикрытые дерном. Бык проваливался, обдирал бока, ломал ноги, и безмолвный лес оглашался предсмертным ревом. Погонщики прикалывали еще одну жертву отгремевшей войны, снимали шкуру, приторочивали к седлу. Кровь красила пыль и ржавчиной покрывала камни дороги. Изредка, если случалось поблизости жилье и тушу быка удавалось продать, хотя бы за одно эскудо, Гарибальди считал это удачей.

Он ехал среди мутного потока шерстистых пегих спин и предавался неторопливым, в лад шагам огненного жеребца, размышлениям. Странно, — ему вспоминалось сейчас не событие, не лицо, не предмет, а то чувство, какое, точно легкое облако, окружало это событие, лицо, предмет. Прошлое преображалось в стихах любимых поэтов — Джузеппе Парини, того же Альфьери, Пиндемонте, Джованни Берше.

Странно, все странно в этом мире. Разве не странно, что он, бессребреник, оказался владельцем большого стада? Впрочем, какие в самом деле бывают большие стада, он видел не раз. Случалось после кавалерийского броска и успешной атаки подскакать к стоящей на вершине холма и уже охваченной пламенем гациенде, окруженной верандами, где огненно хлопала на ветру и осыпалась полосатая парусина. Невдалеке виднелись крытые соломой ранчо, такие же опустевшие и уже занимающиеся быстрым огнем, как и помещичий дом. И повсюду, до горизонта, бежали вскачь обезумевшие от огня стада быков, коров, подтелков, отары овец. Волонтеры из местных уверяли, что иногда насчитывается до сорока тысяч голов. Поверить было нетрудно, проверить — нельзя.

Недоенные коровы мычали трубными голосами, давно не стриженные овцы мели землю шерстью и, расползаясь по холмам, превращали окрестности в серое предгрозовое море. В этом зрелище ему чудилось что-то библейское, пожалуй, апокалиптическое — то ли сотворение мира, то ли его последний день.