Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Непонятная назойливость этого дурно одетого человека продолжала тревожить графа. Совершенно очевидно, что именно он, Кавур, — причина его любопытства. В этом чувствовалась тайная угроза. Возбужденный сегодняшним успехом, он с особенной остротой испытывал страх и уже раскаивался в том, что слишком неосторожно говорил, и в то же время гнал от себя беспокойство. И потому, на этот раз захваченный искренним чувством, продолжал:

— А какой бы мог быть журнал! Иногда, вы не поверите, мне снятся рубрики, набранные крупно заголовки: «Италия для итальянцев!», «Мы едины!», «Тщета сектаторов!» Под этой рубрикой, между прочим, можно давать статистику, одинаково убийственную как для правительства, так и для мадзинистов. Статистику неудавшихся восстаний по всем королевствам. Только безумцы, восседающие на тронах, могут воспрепятствовать выходу такого журнала. И конечно, они дождутся, что потеряют шляпы на гильотинах наших Маратов и Робеспьеров.

— Ты хочешь придать прогрессивному журналу оттенок охранительства? Блестящая мысль! — воскликнул Бальбо.

— Только охранительный журнал, по сути, и может быть прогрессивным. Традиции и реформы. Реформы и традиции. Железные дороги. Фабрики и заводы. Банки…

Глядя, как граф размахивает рукой, как бы дирижируя новым порядком, Бальбо испытывал скуку и уныние. Что он там несет про традиции! Ему ничто не дорого. Он может быть еще безжалостнее, чем самые фанатичные сектаторы. И если за этими благородными сине-зелеными витражами вырастут фабричные трубы, а в раскрытые окна донесется визгливый паровозный гудок, сердце его не дрогнет, душу не наполнит тоска об уходящем прошлом.

Д’Адзелио очень не любил браться за дипломатические миссии при дворе. Предчувствуя, что добиваться разрешения на новый журнал придется именно ему, он осторожно заметил:

— Основополагающие мысли у нас не вызовут споров, но пути достижения цели каждый представляет по-своему. И я не уверен, что мы сможем…

— Конечно, сможем! — перебил Кавур, обращаясь к Бальбо. — Я знаю, дорогой Чезаре, что прицел всей твоей жизни — изгнать австрийцев, но ты надеешься добиться этого, не объявляя войны. Сидеть у моря и ждать погоды. Я не согласен. Массимо тоже. Он в свою очередь думает, что вместо кровопролития мы должны исподволь воспитывать общество, руководить общественным мнением, неуклонно обращаться к правительству с вполне легальными петициями. Как будто справедливо. Как будто для этого и создан будет журнал? Нет, думать так — значит делать себя слугой событий. Я же считаю, что мы можем, проявляя некоторую гибкость, формировать сами и внутреннюю и внешнюю политику. А журнал? Журнал будет ареной наших дискуссий.

И он энергично принялся разрезать куропатку. Крылышко птицы вылетело из-под ножа, вонзилось в за́мок из макарон, начиненный гусиной печенкой. Верхняя башня рухнула.

— Хороший знак, — рассмеялся д’Адзелио. — Крыло вольнолюбивой птицы разрушает здание абсолютной монархии.

Шутка не имела успеха. Не улыбнувшись, граф с таким же ожесточением продолжал сражаться с куропаткой. Бальбо уныло протянул:

— Боюсь, что раньше, чем мы откроем дискуссию, ее затеют с нами бунтовщики из «Молодой Италии».

— Так это же прекрасно! — с жаром подхватил Кавур. — Во-первых, вступив с ними в дискуссию по вопросам будущего Италии, мы до некоторой степени заменим официоз. Только это будет не тупой официоз делла Маргарита или неаполитанского жандарма Делькаретто, которые умеют лишь грозить виселицей, но не в состоянии опровергнуть ни одного аргумента. Во-вторых, я ничуть не боюсь подобного состязания. Сколько поколений сгнило в австрийских тюрьмах? По крайней мере два. Нынешняя молодежь умнеет. Лучше присоединить голос к благоразумным общественным деятелям, чем кормить вшей в казематах Шпильберга.

Бальбо и д’Адзелио снова переглянулись. Разговор принимал явно неаппетитный характер. Ничего не замечая, граф продолжал:

— И наконец, что такое эта газетенка «Молодая Италия»? Она же на ладан дышит. Заграничное издание, многие ли его читают? Даже сам безумный фанатик Мадзини, кажется, разуверился в ее популярности.

— Однако мы пьем без тостов, — сказал д’Адзелио, утомленный монологами Кавура, — слишком прозаично, как в портовой траттории. Итак, за новый журнал? Как же мы его назовем? Что ты предлагаешь, Чезаре?

— Я уже давно обдумал, — перебил Кавур. — Он будет называться «Рисорджименто» — Возрождение! Возрождение, воскресение, понимайте как хотите…

В эту минуту высокий сутулый старик, воспользовавшись отсутствием слуг за дверями, твердо прошагал по столовой и, склонившись над Бальбо, снова стал ему что-то нашептывать. Граф вышел из себя.

— Это невыносимо! — прикрикнул он, ударив кулаком по столу. — Я уже сказал, что не позволю беспокоить в моем доме…

Он не успел договорить. Старик повернулся и чуть ли не бегом удалился из столовой.

— Что случилось? — спросил Кавур. — Он подслушивает! Или… за мной пришли?

— Да нет, — устало отмахнулся Бальбо. — Это мой садовник. Он очень далек от политики. Маньяк. Безобидный помешанный. Просто хотел у тебя попросить рассаду брюссельской капусты.