Опоясан мечом: Повесть о Джузеппе Гарибальди

Последние два дня тянулись как годы. На рассвете третьего, не сговариваясь, все высыпали на палубу. Италия была перед глазами. Молчали в благоговении. Еще вчера обманывались, вглядываясь в те голубовато-сизые потемки, где море сливалось с небом. А сейчас Италия приблизилась, все видно так подробно: поля, обрызганные маками; плоские чаши пиний, наклоненные вечными ветрами; акведуки и арочные мосты; мутно-зеленые речки, вбегающие в море. Вдали на горизонте вставали белые кучевые облака, точно снеговые громады Альп.

— На колени, братья… — сказал Гарибальди.

И молча все опустились на колени, положив руки на борт, будто в храме.

Родина была перед глазами.

Дул легкий морской бриз.

Часть вторая

Глава первая

1. Длинные коридоры

Портовый лоцман, вышедший в шлюпке навстречу «Сперанце», чтобы привести ее к причалу, был неразговорчив; от волнения перехватило горло, ни одного слова, только до ушей улыбка. И жесты, заменяющие слова. Он отмахивался от денег, не подозревая, что возвращающимся домой после столь долгой отлучки нечем будет и расплатиться. Гарибальди больше для видимости рылся в кошельке, но две ладони, выставленные лоцманом перед его грудью, говорили: «Не приму! Не оскорбляйте! Считаю за честь!» Лоцман поднимал большой палец и показывал им куда-то за плечо, что означало: «Вы только взгляните, что там творится!» На набережной колыхалась действительно несметная толпа, Ницца встречала героев Монтевидео флагами, гирляндами цветов, песнями. Весь город высыпал к причалу.

А после онемевшего в восторге лоцмана — Анита! Ее вывезли навстречу «Сперанце» далеко в море. И вся команда ее разукрашенной барки орала что-то невнятное, но торжественное, кажется, гимн. Мать с внуками стояла на молу.

Пять счастливых дней! Слезы матери и ее семенящий бег на месте — как будто в кухню, как будто к детям; а все равно на месте: ведь старенькая. Ликование нарядного Менотти, он принимал отца в его родном доме, как хозяин гостя.

А на улицах — дождь роз. За четырнадцать лет Ницца нисколько не изменилась. Впрочем, появился омнибус. В домах друзей горластое застолье. Гарибальдийцы все нарасхват, особенно чернокожий Агуяр, и уже десять раз сообщили Гарибальди, что по всему Пьемонту, даже в столице, народ собирает деньги на покупку какой-то бриллиантовой, что ли, сабли. Шахиншахской, гарун-аль-рашидской. И не забывали добавить: «Это с высочайшего разрешения».

Устроили банкет в отеле «Иорк». Ждали программного заявления.

Пьемонт уже воевал с Австрией. Тщеславие взяло верх над трусливой нерешительностью. И после отчаянной душевной борьбы король объявил, что его войска выступают на помощь Ломбардии и Венеции. И герб Савойского дома на трехцветном знамени Италии, и лично Карл Альберт — главнокомандующий. «Меч Италии» — иначе короля не называли. Позади уже выигранная битва при Санта-Лючии, но вслед за ее триумфом Карл Альберт почему-то приказал отступать. Картина знакомая, как не вспомнить Бенто Гонсалвиса.

Не слишком-то весело выглядел Гарибальди на банкете — он знал, что в Генуе, куда отвезли Франческо Анцани, он умирает. Ждет, чтобы проститься.

Он восседал во главе многолюдного стола, неспокойно поглядывал направо и налево. Пестрая толпа — сидят вперемежку и настоящие ветераны итальянской борьбы, и случайные люди, выскочки новой эпохи «потепления», либералы — не из внутреннего побуждения, а из страха перед народом. Пришли и слуги короля. Он становился предметом политического торга. От него требовали заявлений. А в Генуе, у ложа Анцани, ждал его Джакомо Медичи, ждали союзники однолинейного, как нож, Мадзини, они не примут от него какой-то особой линии, разумно продиктованной велением времени и здравым смыслом. Но можно ли сейчас, когда война в разгаре и народ стал под ружье, кричать: «Кто не с нами, тот против нас»? Разве не понятнее будет людям: «Я с теми, кто против Австрии»?

Он встал с бокалом в руке. От него ждут слова, и они не ошибутся: он скажет по-солдатски прямо, как надо.

— Я всегда был республиканцем, — начал он хмуро. — Но сейчас я вижу, что ради блага Италии мне приходится отказаться от единственной формы государственного устройства, какое соответствует нуждам отчизны. Вступить в союз с Карлом Альбертом. Вы хорошо знаете, что никогда я не был поклонником монархов. Но если ныне король Пьемонта взялся с оружием защищать национальное дело, я считаю себя обязанным предложить ему помощь. Свою и товарищей…

Так говорил. И думал с тревогой: поймут ли его Мадзини, Медичи?

Нет, не понял даже Анцани. Последние часы жизни Франческо, когда в Геную приехал Гарибальди, были омрачены несогласием и спорами. Пожатие ледяных рук и взгляд укора. Друзья не поняли, как тяжело это единственное решение и как легко было бы по воле сердца отвергнуть компромисс и отказаться от унижений.