Оползень

Он потом много раз возвращался к этой минуте, долго думал, никому о ней не рассказывая. Что такое заключено в выражении человеческих глаз, в их немом разговоре, который всегда глубже, таинственней и значительней любой попытки передать его словами? Не потому ли, что при этом уничтожается время, условности, принятые между людьми, что отпадает нужда в оттенках, сравнениях, без которых немыслим язык, и душа говорит душе без посредников, отбрасывая форму, говорит во взгляде, что прожито ею и что она испытывает сейчас? А поскольку обычная форма общения исключена, то и содержание этого общения вполне перевести невозможно. Да и нужно ли? Люди чаще довольствуются чувством, чем логикой, но не значит, что при этом они чаще ошибаются. Женщина опустила глаза. Резкая, горькая складка легла между ее бровями.

— Я брежу, — сказал вслух Александр Николаевич, поднялся и пошел вслед за туристами.

«Я предпочту переждать события… Мы едем с Олей во Владивосток… я буду в вас нуждаться…» — звучал в его ушах голос Виктора Андреевича, пока он почти бежал через гулкий зал ожидания, пытаясь догнать видение своей молодости.

Он остановил себя усилием воли. «Я с ума схожу, — снова повторил он. — Зачем мне это? Мне просто показалось от усталости. Конечно, показалось!»

Он вышел к дороге, которая вела в город, петляя с пригорка на пригорок среди лесов. Он должен был попытаться успокоиться. Он не верил, что Ольгу Викторовну могло каким-то ветром занести сюда. Может быть, он сам, подсознательно, хотел ее увидеть и потому увидел? Проще говоря, выдумал, что это она… А неплохо бы и в самом деле встретиться… Здравствуйте, мол, и позвольте доложиться, что я еду открывать месторожденьице, какое от папаши вашего утаил, а теперь мне сделалось желательно новой власти его предъявить, а власть мне не верит и смеется надо мной. Но я упорный и насмешки преодолею, привет папаше! Тепло ли ему в заграницах?

Когда он начинал издеваться сам над собой, ему становилось легче, упрямство его разыгрывалось и крепло.

Он сел подле молодой елки, зацветшей нежными пушистыми свечками.

Невидимый отсюда Екатеринбург едва заметно давал о себе знать грязными дымками, ползущими вдоль горизонта. Гордость промышленного Урала, гигант индустрии и так далее… Для него — город призраков.

Высокие горечавки согласно покачали синими головками. Желтая сон-трава, кругом обегая елку, радовалась солнцу. Корни переползали через тропу, — так все было ярко, радостно, раскрыто: и трава, и цветы, и подростки-елочки, что судорога стала мало-помалу отпускать душу. Он принялся было считать, сколько оттенков зелени, насчитал до десяти и бросил… и незаметно позволил себе, допустил себя увидеть то, что долго упрятывал, запихивал на самое дно души. Он увидел, как среди зелени лета дорога покрылась снегом, и помчались по ней, поднимая морозную пыль, свадебные тройки в расписных лакированных дугах. И  т о т (Александр Николаевич до сих пор брезгливо думал о нем: т о т), безличный, старый и замерзший, падал на колени, царапая передок саней, вопил о прощении… Застывшее, скованное мукой лицо юной Каси над запорошенными соболями ожило, как наяву, и снова потрясло сердце. А над всем этим, заглушая свадебный колокольный звон, вопли Мезенцева и стук потрясенного сердца, ревели на взлете мощные авиалайнеры.

Знакомая боль в ушах… Пристегнутые ремни и покой кресла… Дремота томила Александра Николаевича, хотя он знал, что не умеет спать в самолете. Он будет думать несвязные мысли и следить прищуренными глазами близкую, яркую луну за иллюминатором.

Вежливые утомленные девочки разнесли кисленькие леденцы и ледяную воду в тонких стаканах. Он улыбнулся, подумав: знали бы они, куда и зачем он летит!..

Спорый дождь, наполняя все вокруг булькающим шепотом, ронял светлые капли на камни надгробий, на резные листья папоротников и белые цветы земляники, усеявшие могилы. В вершинах деревьев грозно и весело гремел гром, — и вдруг в небесную промоину устремились брызжущие солнечные лучи.

Александр Николаевич бродил по старому кладбищу Благовещенска и никак не мог найти могилы своих родителей. Он выбрался на окраину, откуда с взгорья далеко виднелись под убегающей грозовой тучей луга с темными нахохленными стожками прошлогоднего сена. Подстелив плащ, Александр Николаевич сел, прислонившись спиной к низкой деревянной ограде. Закрыв глаза, он запрокинул голову, подставив лицо несильному и теплому порывистому ветру…

Мальчик лет восьми-девяти неведомо как появился перед ним. В чулочках и курточке с белым воротничком, он мирно стоял среди лиловых соцветий шалфея, и отец, отступя, торопливо набрасывал маслом его портрет. Лицо отца было странно неразличимо… только длинные руки в крахмальных манжетах… белое пятно манишки… взбитые ветром волосы. По узкой тропинке к ним робко приблизилась, глядя исподлобья, девочка в холщовом переднике. Мальчик покосился на нее, но продолжал стоять, послушный взмахам отцовской кисти.