Оползень

Простыми, всем доступными средствами, ведущими к желанной цели помолодеть, были сначала почему-то глюкоза, потом новокаин — пример искренних научных заблуждений.

Кася практиковала со страстью, безвозмездно. Шприц, не переставая, кипел у нее на плитке.

— Я лично определенно темнею, — радовался Мезенцев. — Смотрите, вот и вот, — он показал на голову. — Стал уже не чисто седой, а сивый. Я вам очень рекомендую не бросать уколы новокаина. Неужели вы ничего не чувствуете?

Он ждал, что эти уколы по методе Пархона повернут его жизнь вспять, возвратят ему мускулы, эластичность кожи, блеск глаз, а может быть (это было бы самое лучшее), возвратят давно утраченное чувство, что жить на свете все-таки стоило.

— Возможно, что новокаин-то вас и возродит, — снисходительно согласился Александр Николаевич.

— Да я о вас главным образом пекусь! — взволновался Мезенцев.

— Не трудитесь. Я отлично себя чувствую. Сегодня утром, например, проснулся и чувствую, что мне не сто двадцать, как обычно, а всего только восемьдесят.

— Нет, не шутите, Александр Николаевич!.. Что это вы читаете? «Золото и платина»? Гм… занятный журнальчик. Тянет к старому?

Он пытливо уставился на Осколова.

— Вы консерватор немножко, да? Ну, смеюсь, конечно, не обижайтесь! Хотя должен вам заметить, жизнь бежит, прямо-таки несется вперед. Что вчера было мракобесие, сегодня передовое слово науки.

— Неужели? — сухо спросил Александр Николаевич, листая журнал.

— Да! Например, генетика-кибернетика! — с вызовом сказал Николай Венедиктович. — Не слыхали? А уж все давно об этом говорят. Вы уперты в прошлое, вот и отстаете. Надо все-таки в ногу шагать с жизнью-то, поспешать, поторапливаться! А то так и останетесь в убеждении, что генетика — лженаука. Я, между прочим, новость принес: дыхание по индийской системе. Вот и журнал у вас какой-то желтый от старости. Значит, дыхание такое особое, необычайно помогает. Просветление какое-то делается. Вот смотрите, вдыхаешь одной ноздрей, другую зажимаешь. Потом ее отпускаешь, и выдыхаешь ей, а эту, напротив, зажимаешь.

Сильная струя с шумом выпущенного из ноздри воздуха пошевелила его бороду. Николай Венедиктович просвистел для убедительности и другой ноздрей и прислушался к себе.

— Вы не смейтесь. Определенно просветление!

— Да зачем вам просветление-то? — не удержался Осколов.

— То есть? Конечно, я ни на какие открытия не претендую, я же не сумасшедший.

Николай Венедиктович всем видом показал, что оскорблен в лучших намерениях поделиться новым способом оздоровления.

— Слуга покорный, — иронически поклонился Александр Николаевич. — А я, по-вашему, сумасшедший?

— Нет, серьезно! Я, если хотите знать, может быть, единственный человек, серьезно отношусь к вашим… — он неопределенно помотал рукой, — хотя я не могу понять, зачем вам это надо? Тратить здоровье, деньги, волноваться!.. С чего это вы так полюбили большевиков, что через пятьдесят лет решили сделать им подарок?

Николай Венедиктович понизил голос и сверкнул глазками.

— Я вам отчеты делать не тороплюсь и даже не желаю.

— Вы всё поссориться норовите, — огорчился Николай Венедиктович. — А я с сочувствием говорю. Нет, изломанная жизнь, несбывшиеся надежды. Я вот всю жизнь просидел в фотобудке на базаре, а мог быть не хуже других! — Он досадливо поморгал треугольными веками. — Вы понимаете? А вы? Из управляющего громадными приисками — в скромные техники «Дальзолота»! Зарплата, ревматизм, старость — все! Спектакль окончен! Наконец, эта глухая окраина, где вы в роли мичуринца-самоучки. Жизнь как один день. Вспомнить нечего.

— Где пообедал, туда иду и ужинать.

— Роскошный ужин перед смертью? Надеетесь? Слава вам, что ли, нужна? Вы же обеспечены! Песочек-то золотой, поди, еще имеется? Я же все про вас знаю! — погрозил он пальцем. — Все-с! Даже и оставить песочек утаенный некому. Был бы жив сын…

— Гражданин фотограф! — вспыхнул Александр Николаевич. — Вы непонятная для меня личность! Вы бесцеремонны! Лезете нечистыми пальцами в самые раны. Я вам запрещаю говорить со мной. Вы боитесь смерти и считаете, что все должно умереть вместе с вами: честь, счастье, совесть, долг — все! Это, сударь, старческий маразм, несмотря на ваше просветление!

— Как маразм? Какое просветление? Вы трогаете мое просветление? Да если вы и найдете свою жилу, вас просто укокошат там, буржуй недобитый!..

Глава шестая

Александр Николаевич сидел в Свердловском аэропорту. После пережитых здесь с утра волнений и страхов им овладело равнодушие. Ему всегда нравилось на этом аэродроме, когда прибывали южные самолеты, и в остреньком холодке уральского ветра шли по летному полю рано загоревшие веселые стюардессы. Сейчас он безразлично смотрел, как несут они маленькие темные розы в руках, на вращающиеся локаторы, на серебристые длинные тела чего-то долго ждущих самолетов. От выпитого в буфете кофе он не чувствовал бодрости, его поташнивало.