Оползень

«Стоит ли теперь тратить столько сил на то, что когда-то было сделать так просто?» — спрашивал он себя. Он втайне робел их: совсем незнакомое поколение, слишком уж вольны, невоспитанны, слишком заняты собой. «Такая непроизводительная трата внутренней энергии — это отсутствие рабочей культуры и культуры вообще, — думал он, поглаживая набалдашник палки и глядя за окно. — С такими разве сваришь кашу? Заставишь кого-нибудь просто выслушать тебя? Заржут, похлопают по плечу — и сразу о своем: а вот у нас была история…»

В окно смотрела ветка, похожая на морду слоненка с хоботом и ушами. Пахло невыветрившимся дымом, побелкой, холодной печкой — учрежденческим, запущенным неуютом.

В который уж раз он здесь, в городе, откуда возвращается с враждебной горечью и разочарованием, куда снова приезжает с настойчивой надеждой?..

«Господи, помяни большевика и безбожника Мазаева, в живых или в мертвых помяни, прости грех мой перед ним… потом — Костю Промыслова… тоже безбожника… сына моего павшего милостью не оставь в царствии твоем… продли тихие дни Касе и мне помоги исполнить долг мой», — глядя на ветку, повторял он.

Ему было почти восемьдесят лет, но ему столько не давали.

Держался он по-прежнему прямо, и так была красива, одухотворенна старческая заостренность его черт, что на улице на него оглядывались. Он сперва удивлялся, когда стал замечать это, но потом привык, что на него смотрят даже молодые женщины, и отвечал им чуть заметной снисходительной улыбкой. Он смутно припоминал, что, кажется, в молодости его находили интересным. Потом он сделался скучен и безобразен и долго оставался таким, но в молодости… Кто же это говорил ему? Кася? Нет, она ничего подобного никогда не говорила. Гм… «шелковистый, бархатный, интересный», — пошлость, а ему было смешно. Кто ж его уверял в этом? Ах да, цыганка, гортанным тихим голосом цыганка в Екатеринбурге… Конечно, это очень нездорово в его возрасте: смена часовых поясов, жизнь в гостиницах, бессонница, волнения. Бросить, что ли, все?.. Нет, зачем приехал, сейчас нельзя думать, это измучит окончательно. Лучше снова о цыганке… тогда кутили с этим… как его?.. вытертая такая личность…

«Может быть, благожелательное равнодушие ко всему — в этом мудрость старости?» — спрашивал он себя. Если это и верно, то не для него. Соблюдать режим, избегать отрицательных эмоций — а дальше что? Человек жив только тогда, когда у него есть будущее.

Он ощущал свою старость, свое изменившееся положение среди людей не физически и не душою: ему еще многое было интересно и еще многого он хотел. Его тяжелило знание, что поток времени движется — и быстро! Теперь он понимал, что значит: «знание умножает скорбь», — и скорбь усталого знания, подобно пеплу, лежала на его душе.

…Значит, так, он скажет ему, что этот светло-серый легкий металл очень редкий… «Какая свежая новость!» — с насмешкой ответит Алексей Федорович… В рудах он находится в форме собственных минералов. Промышленное применение его сплавов только-только началось… Это Алексею Федоровичу и самому известно. У него — значок университетский… Сплавы используются в авиации. Это надо подчеркнуть. Пускай ему известно, а подчеркнуть надо, и веско: фюзеляжи, панели крыльев, кромки обтекателей… Что еще не забыть? Извлекается, конечно, ручной выработкой. Конечно, летуч, токсичен. Но это разведчиков уже не касается. Сказать нужно самое важное и короче. Или, наоборот, затянуть разговор и сидеть, сидеть, не уходить? И все сначала: про атомные реакторы и что стоек и условиях радиации? Лучший материал для реакторов…

В это время дверь кабинета отворилась, из нее вывалился донельзя чем-то взвинченный начальник полевой партии Антоша Калинкин, с лицом, перекошенным злобой, одетый, несмотря на летнее время, в меховую летную куртку. Через плечо на спину были перекинуты две набитые полевые сумки.

— За все отвечай! Нет такого дела, за которое не отвечай! — рычал Антоша, пытаясь рассовать по карманам какие-то документы.

«Ему жарко. Для нервного разговора он неправильно одет», — подумал Александр Николаевич.

— А-а, это вы? — узнал его Антоша. — Ну, идите, идите! Правда, начальство гневно, но оно гневно всегда. А вам, может быть, повезет!..